Том 7. Война и мир

Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.

— Братцы! Родимые мои, голубчики! — плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.

Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.

— Сколько? — спросил Долохов у казака, считавшего пленных.

— На вторую сотню, — отвечал казак.

— Filez, filez [108],— приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.

Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.

XVI

С 28-го октября, когда начались морозы ^*, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.

От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.

Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю ^*(известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:

«Je crois devoir faire conna^itre `a Votre Majest'e l''etat de ses troupes dans les diff'erents corps d'arm'ee que j'ai 'et'e `a m^eme d'observer depuis deux ou trois jours dans diff'erents passages. Elles sont presque d'eband'ees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les r'egiments, les autres marchent isol'ement dans diff'erentes directions et pour leur compte, dans l'esp'erance de trouver des subsistances et pour se d'ebarrasser de la discipline. En g'en'eral ils regardent Smolensk comme le point o`u ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarqu'e que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet 'etat de choses, l'int'er^et du service de Votre Majest'e exige, quelles que soient ses vues ult'erieures qu'on rallie l'arm'ee `a Smolensk en commencant `a la d'ebarrasser des non-combattans, tels que hommes d'emont'es et des bagages mutiles et du mat'eriel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont n'ecessaires aux soldats qui sont ext'enu'es par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet 'etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y pr^ete un prompt rem`ede, on ne soit plus ma^itre des troupes dans un combat. Le 9 November, `a 30 verstes de Smolensk» [109].

Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.

Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все-таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour; [110]называли друг друга: «Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de N^aples» [111]и т. д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.

XVII