Том 8

Если когда-либо событие еще задолго до своего наступления отбрасывало вперед свою тень, так это был государственный переворот Бонапарта. Уже 29 января 1849 г., всего лишь через месяц после своего избрания, Бонапарт сделал Шангарнье предложение в этом смысле. Его собственный премьер-министр Одилон Барро летом 1849 г. в завуалированной форме, а Тьер зимой 1850 г. открыто говорили о политике государственного переворота. В мае 1851 г. Персиньи еще раз попытался заручиться поддержкой Шангарнье в пользу переворота, a «Messager de l'Assemblee»[86] предал эти переговоры гласности. Бонапартистские газеты при каждой парламентской буре угрожали государственным переворотом; и чем ближе надвигался кризис, тем смелее становился их тон. На оргиях, которые Бонапарт устраивал каждую ночь с фешенебельными мошенниками мужского и женского пола, всякий раз как только приближался полуночный час и обильные возлияния развязывали языки и воспламеняли фантазию, государственный переворот назначался на следующее утро. Сабли вынимались из ножен, стаканы звенели, депутатов выбрасывали из окон, императорская мантия падала на плечи Бонапарта, пока наступающее утро не разгоняло призраков и изумленный Париж не узнавал от невоздержанных весталок и нескромных паладинов об опасности, которой он еще раз избежал. В сентябре и октябре слухи о coup d'etat не умолкали ни на минуту. Тень уже покрывалась красками, как цветной дагерротип. Стоит только перелистать европейские газеты за сентябрь и октябрь, чтобы найти в них сообщения буквально такого содержания: «Слухи о государственном перевороте наполняют Париж. Говорят, что столица ночью будет занята войсками, а на утро появятся декреты, распускающие Национальное собрание, объявляющие департамент Сены на осадном положении, восстанавливающие всеобщее избирательное право, апеллирующие к народу. Говорят, что Бонапарт ищет министров для проведения этих незаконных декретов». Эти сообщения неизменно кончаются роковым: «Отложено». Государственный переворот всегда был навязчивой идеей Бонапарта. С этой идеей он вернулся во Францию. Он был настолько одержим ею, что постоянно выдавал, выбалтывал ее. Он был настолько слаб, что столь же постоянно отказывался от своей идеи. Парижане столь привыкли относиться к тени этого государственного переворота как к призраку, что не хотели верить в него, когда он, наконец, появился во плоти и крови. Таким образом, государственный переворот удался вовсе не потому, что шеф Общества 10 декабря придерживался строгой конспирации и Национальное собрание было застигнуто врасплох. Если он и удался, то это произошло вопреки болтливости Бонапарта и при полной осведомленности Собрания как необходимый, неизбежный результат предшествовавшего хода событий.

10 октября Бонапарт заявил министрам о своем решении восстановить всеобщее избирательное право, 16 октября министры подали в отставку, 26 октября Париж узнал об образовании министерства Ториньи. В то же время префект полиции Карлье был замещен Мопа, а начальник первой армейской дивизии Маньян стянул в столицу самые надежные полки. 4 ноября Национальное собрание возобновило свои заседания. Собранию ничего больше не оставалось делать, как повторить пройденный курс по краткому, сжатому конспекту и констатировать, что его похоронили только после того, как оно умерло.

Первой позицией, потерянной Собранием в борьбе с исполнительной властью, было министерство. Ему пришлось торжественно расписаться в этой потере полным признанием чисто фиктивного министерства Ториньи. Постоянная комиссия встретила смехом г-на Жиро, который представился ей от имени нового кабинета. Такое слабое министерство для такой сильной меры, как восстановление всеобщего избирательного права! Но все сводилось именно к тому, чтобы ничего не делать посредством парламента и делать все наперекор парламенту.

В самый день своего открытия Национальное собрание получило послание Бонапарта, в котором он требовал восстановления всеобщего избирательного права и отмены закона 31 мая 1850 года. В тот же день его министры внесли декрет в этом смысле. Собрание немедленно отвергло предложение министров о неотложности декрета, а самый закон оно отвергло 13 ноября 355 голосами против 348. Таким образом, оно еще раз разорвало свой мандат, лишний раз подтвердив, что оно из свободно выбранного представительства народа превратилось в узурпаторский парламент одного класса, еще раз признало, что оно само разрезало мышцы, соединявшие парламентскую голову с телом нации.