Том 8. Красный бамбук — черный океан. Рассказы о Востоке

 — По-моему, Клод не ошибся, — сказал Люк. — Ты действительно идиот, маркиз, но твои шуточки почему-то поднимают настроение.

 — Постарайся дотянуть и не врезаться в рифы, — посоветовал Фюмроль. — Если заглохнет мотор, планируй, сколько хватит сил.

Глава 19

В сайгонском дэне Вечной памяти озабоченно обсуждали дурную примету: курица, взлетев на бронзового слона, подаренного сиамским монархом, пропела петухом.

Перед застекленным ящиком с фотографиями вьетнамских солдат, павших на полях сражений в первую мировую войну, поставили воду и горку цветов.

Японская оккупация почти не сказалась на внешнем облике города. Военные суда стояли далеко на рейде, а вновь прибывших солдат спешно распихивали по гарнизонам.

Французское командование освободило для союзников несколько зданий. За высокими, обнесенными колючей проволокой заборами взвились флаги с алым кружком. По торжественным дням новые хозяева исполняли «Камигаё» — свой государственный гимн. Все выглядело вполне благопристойно.

Бомбардировщики «гленн-мартен» стояли в ангарах. У накрытых чехлами истребителей «кюртисс» днем и ночью маячила охрана. Пилоты шепотом обсуждали дело аспиранта[27] Корде, приговоренного к двадцати годам каторги за попытку увести самолет. Выступая по французскому радио, Петэн жаловался:

— Я ощущаю скверный ветер, который дует из многих районов Франции. Беспокойство овладевает умами. В души вкрадывается сомнение. Авторитет правительства оспаривается. Приказы выполняются плохо. Настоящий недуг охватывает французский народ.

Военная жандармерия безуспешно доискивалась, кто пометил знаком лотарингского креста территории Свободной Франции на карте, висевшей в офицерской столовой.

Падало солнце в малярийную дымку реки Сайгон, по берегам которой гнили сваи сколоченных на скорую руку хижин. От жутких клонгов тянуло мозглой горечью, чадом подгоревшего масла и рыбным соусом. Жизнь шла своим чередом. По крайней мере, дневная жизнь. Зато ночи были непостижимы. Ни фонари бульваров, ни сияние реклам над козырьком кино «Капитоль», где шла «Девушка моей мечты», не могли противостоять их вкрадчивому обману. Наполненная угрозой ожидания тьма казалась еще непрогляднее вблизи освещенных окон, а подозрительный шорох явственно и неотвязно выплывал на просторы пустеющих площадей.

Рыдали скрипки в ночных кафе «Пагода» и «Адмирал», гремел хорал в кафедральном соборе, ухали барабаны в храме каодаистов, где в одном ряду с китайской Гуанинь и христианскими святыми застыли изваяния Наполеона и Виктора Гюго. Центр города чем-то напоминал карнавал в анатомическом театре. На всем лежал отпечаток надрывного фарса. Тщетным было стремление заглушить подступившую к горлу смертельную немоту.

В палатах больницы святого Грааля корчились умиравшие от ожогов матросы с нефтяного танкера, сгоревшего прямо в порту. В переполненной курильне на рю д’Ормэ хрипели слюной тонкие опийные трубки. Слуга, следивший за лампочками, на которых калили шарики наркотика, обнаружил, что один из клиентов — капитан марокканского полка — мертв. Под лопаткой у него торчал малайский крис.

 — Assasinê,[28] — констатировал вызванный на место происшествия врач.

 — C’est la guerre,[29] — пробормотал в ответ жандарм.

Одутловатый китаец, хозяин заведения, равнодушно накрыл мертвое тело грязной простыней.

Это и вправду была война, пришедшая без единого выстрела. Новый день приносил новые беды. Болезненно сжималось сердце при одной только мысли о будущем. Люди не желали даже слышать про завтра. Кресло перед столиком хироманта на рю Пастер часами пустовало. Казалось, что парням в пробковых шлемах и девушкам, пристроившимся на багажниках велосипедов, нет никакого дела до танков, стальными траками выворачивавших асфальт, и надсадно гудящих в воздухе аэропланов. Сплошной поток велосипедистов и рикш раздавался перед встречной машиной и вновь смыкался за ней, как вода. Непроницаема была глубь этой вечно спешащей волны. И та же скрытная темная влага мелькала в глазах чернозубых старух, коричневых курток[30], чистеньких серьезных студентов.

После отставки третьего правительства принца Фумимаро Коноэ власть окончательно и бесповоротно перешла в руки армии. Военный министр Тодзио, возглавивший кабинет, был известен как решительный сторонник немедленной войны с Америкой. В своем варианте плана «Прыжок на юг» он настаивал не только на захвате всей Юго-Восточной Азии, но даже Индии и Австралии.

Тодзио давно рвался к власти, не брезгуя никакими интригами и провокациями. По его приказу токко кэйсацу начала собирать компрометирующий материал на принца Коноэ, когда тот еще находился у власти. Совершенно случайно, в поле зрения полиции попал советник Одзаки. Когда выяснилась его причастность к иностранной разведке, шеф токко кэйсацу долго не решался доложить военному министру, что личный друг премьера и участник «группы завтрака» — иностранный шпион. Когда все же решился и, набравшись мужества, поехал на Итигайя в министерство, Тодзио встретил новость восторженно.