Том 8. Литературные портреты, очерки

— Завтра же к чертовой матери с промысла, вот к чему! Нефть спускаете в землю. «Хоть сто тонн, да я им не дам, я, Гордеев, нобелевский приказчик!» Сволочным делом занялись, гражданин Гордеев. Думаете: пустыня, дичь, директора-выдвиженцы нп черта не понимают, главный инженер — старик, спит на производственных совещаниях. Довольно! Вон с промысла и под суд! Формула вполне ясная!

Саид дрожал. Вытаращенные глаза старика налились кровью. Он хрипел п поминутно хватался за горло.

Гордеев, что-то бормоча о месткоме, выскочил из дизельной.

Старик вышел на дамбу. Ветер продувал седую щетину волос. Пронзительные звезды плавали в озере кристаллами соли.

Саид шел позади и бережно нес стариковскую кепку, — старик забыл ее в дизельной.

— Ну, прощай, спасибо тебе, — сказал Саид, когда они дошли до конца дамбы.

— Ты куда?

— Домой. Я ночью не работаю. К тебе только пришел. Старику не хотелось возвращаться в общежитие. Надо было успокоиться, немного прийти в себя.

— Я с тобой пойду. Покажи, как живешь,

Саид испугался.

— Грязно очень, — промолвил он тихо. — Сын болен.

— Ничего.

Саид жил на седьмом участке. Молодые инженеры по без язвительности называли его «седьмым небом».

Снова начался ветер. О и вырывал из-под ног густые клубы пыли. Выли тощие киргизские псы, и недоуменно среди дороги стояли верблюды, всматриваясь в прохожих печальными глазами.

Наступало лето — месяцы верблюжьей тоски. Верблюды линяли, шерсть сползала с них. клочьями плешивое тело кусали слепни. Древнюю и пыльную кожу, похожую на переплет старинных книг, покрыли гнойные струпья. Горбы свисали пустыми и грязными мешками.

— Надо бы их отпустить сейчас в степь за Урал, пускай пожируют, — сказал старик, — Иначе осенью все передохнут.

На кормежку верблюдов приходилось гнать очень далеко, за Урал. Вокруг промыслов, кроме горькой и редкой солянки, ничто не росло.

Седьмой участок был похож на груду рассыпанных коробок из глины. Серая ночь мутно дымилась над ними, — это была пыль, окрашенная светом звезд.

Сладкое зловоние кизячного дыма и сального ватного тряпья густо облепило ноздри. Старик смотрел направо, на пятый участок. Там в огне ярких фонарей призрачно белели легкие камышитовые дома.

— К осени снесем ваши саманки, — пообещал он Саиду — Привезем камышит. Будет просторно.

В доме Саида, похожем на свистульку из обожженной глины, тлела лампочка. Старик втиснулся в дверь п закупорил комнату, — даже лампочка приглохла и потускнела. Ядовитая гарь свела рот, как щелок. Комната была полна желтоватого дыма и запаха паленых волос.

Маленький голый мальчик сидел на столе и плакал, а казашка с испуганным лицом затаптывала на полу тлеющую кошму.

— Чуть пожар не наделали, — промолвил старик с облегчением. Но Саид закричал на женщину, вырвал кошму и унес ее во двор.

Мальчик продолжал плакать негромко и горько. Он даже не взглянул на старика. Было ясно, что, покажи ему сейчас лучшую в мире игрушку, он не взглянет и на нее, а будет так же тихо плакать от боли и непонятного предчувствия смерти. Ему ничего сейчас не было нужно, кроме холодной чистой воды (шепотом он просил пить) и хотя бы короткого сна. Бок у мальчика был в красных больших волдырях.

— Ты что? — пробормотал испуганно старик и нагнулся к мальчику.

Женщина дико смотрела из угла. Саид вернулся и стал у порога.

— Что с ним?

— Сердечная болезнь. Бок болит. Она лечит его по-нашему. — Саид злобно взглянул на жену.

— Чем лечит?

— Кошму зажжет, прикладывает к боку. Табибы (знахари- казахи) говорят — так надо. Первый умер, второй умер, этот тоже умрет. Все делала — мясо собачье к боку прикладывала, кошму жгла. Порошки доктор дал — выбросила! Верит табибам. Глупая женщина, надо ее много учить.

— Ну, прощай, — глухо сказал старик и вышел. Он быстро пошел, прихрамывая, к общежитию. Он даже забыл о Гордееве.

В общежитие он вошел шумно, окликнул врача и попросил тотчас же пойти к Саиду и захватить с собой кстати бутылку нарзана. Врач удивился, — нарзан считался неслыханной роскошью в тех местах. Завтра же отправить жену Саида в Гурьев — будет идти моторный вагон. Дать записку управделами треста, чтобы отвел ей комнату. Мальчика положить в больницу.

Врач кивал головой и недоумевал: мало ли народу, особенно детей, перемерло здесь от воспаления легких и туберкулеза.

Волнение старика казалось неоправданным.

Врач ушел, дверь за ним хлопнула.

Старик вернулся в свою комнату. Инспектор труда спал. За столом сидел и что-то подсчитывал Ермилов — заместитель управляющего трестом, выдвиженец.

— Ну что, отец? — спросил он, посмеиваясь. — Где бродите?

— Так, небольшая прогулка по промыслам, — ответил старик, вытираясь полотенцем. — Я снял Гордеева и отдаю его под суд, — сознательно льет нефть в землю, мерзавец! Не возражаете?

— Еще что? — спросил Ермилов и перестал улыбаться.

— Еще — с завтрашнего дня надо приступить к постройке водопровода из Урала. Хотя бы за счет сокращения разведок, за счет самого дьявола, но деньги надо достать. Без воды идти в пустыню — идиотство!