Том 8. Преображение России

— Говорят, есть в Питере один банкир, — большую ведет игру исключительно на внутренней политике!.. С черного хода своей квартиры принимает он неких гусей лапчатых, в немалых, разумеется, чинах… с ними в уголку шу-шу-шу, и сует им деньги, — на бомбы, разумеется… А на бирже пускает сенсацию: «На этой-де неделе будет пять террористических актов: министр такой-то, министр такой-то, горнозаводчик такой-то, великий князь такой-то… и еще одна особа!..» Это, конечно, по уголкам, шепотом, с ужасом на лице величайшим!.. Вообще, — «они начинают!..» У него десятки молодцов, и все работают: «Шу-шу-шу-шу!.. — Начинается!..» К вечеру бумаги летят вниз!.. На другой день паника!.. На третий день банкир скупает бумаги… На четвертый — спокойствие… К концу недели бумаги крепнут, — значит, их можно уже продать, не так ли?.. Разница — так, какой-нибудь миллиончик!.. Сотня тысяч откладывается на прием с черного хода и… на жандармерию, которая, конечно, посвящена в дело!.. И вот, некиим гусям лапчатым говорит он потом с великолепным презрением:

«Предатели идеи!.. Трусы!.. Кунктаторы!.. Когда же, черт вас возьми, проведете вы какой-нибудь ваш паршивый террористический акт?.. Как же я при таких обстоятельствах буду?.. На ветер деньги бросать…»

И вот синьоры эти начинают стараться и ухлопывают действительно какого-нибудь губернаторишку в Тьмутаракани… Событие!.. Банкир сияет!.. Правые газетчики строчат: «Гидра революции подымает голову!.. Россия лишилась одного из лучших администраторов… Еще только недавно решено было предложить ему очень высокий пост в государстве, — и вот он убит!..» А левые газетчики между строк очень ликуют: «Наконец-то!..»

Эмма при последних словах захохотала так, что все обернулись в сторону Синеокова, хотя до этого на другой половине стола слушали Карасека.

Иван Васильич, до которого доносилось кое-что из слов Синеокова, заволновался:

— Нет, нет, — и вам я делаю замечание!.. Зачем именно эти вопросы, когда есть множество других?.. Вот Ладислав Францевич прекрасно и обстоятельно… и, надеюсь, тоже в последний раз, говорил о панславизме. Он, можно сказать, до дна исчерпал тему…

— Она есть неисчерпаема!.. Как можно!.. — испугался Карасек и руками защитился от явной нелепости. — Она не имеет дна!.. Она есть бесконечна!.. Континентальна Европа имеет три идеи: романску, германску и славянску… Слияния быть не может: они есть очень различны: три европейских идеи!.. Кто хочет, чтобы был раздавлен?.. Никто не может этого желать… И мы должны до высшей точки довести свою славянскую идею, до высшей точки!.. Мы должны перекинуть друг от друга мосты… пока не поздно… Пока, господа, не поздно!..

— Вы похожи на молодого пророка! — сказал о. Леонид.

Но не смешливо он сказал это, и никто кругом не принял этого за насмешку; а Эмма даже прошептала на ухо Ване:

— Больной человек, — ну?

Пожалуй, блеск его серых глаз был больной, но Карасек имел прямой, стойкий корпус, а очень прямо посаженная на плечи длинноволосая с зачесом назад голова при небольшой бородке, закрывшей подбородок, казалась действительно вдохновенной.

Студент подхватил замечание о. Леонида:

— На пророка, только не библейского… Библейские были брюнеты.

— Царь Давид тоже числился во пророках, однако есть указания, что был он волосом светел и телом бел… И сын его, Соломон, тоже…

— Вот видите, отец Леонид, какие вы нам интересные вещи говорите, — обрадовался Иван Васильич. — Скажите-ка!.. Блондины, значит… А я и не знал… И не думал даже… Но какие все-таки указания?.. Чьи?

— Происходили от готского племени — аморейцев…

— Аморейцев?.. Вот как!

— Амурейцы, конечно, а то кто же! — отозвался Иртышов, хмыкнув. — О своих амурах и писали с большим красноречием!..

— Амореец же был и Сампсон, — обернувшись к нему, продолжал о. Леонид, — который ослиной челюстью побил тысячу филистимлян.

— А вы видели когда-нибудь ослиную челюсть? — весело полюбопытствовал Иртышов.

О. Леонид поглядел на него, вздохнул, собрал в кулак бороду, но не отозвался.

— Зачем это вздумалось вам — из-за границы и опять в наш город? — спросил тем временем студент, испытующе глядя на Ваню.

— Зачем? — Просто, кажется, отдохнуть заехал, — подумавши, ответил Ваня вполне серьезно, но Иртышова так и подбросило от этих слов.

— От-дох-нуть?.. От каких это трудов, — позвольте узнать?

Показалось Ване, что он даже грушу проглотил не прожевавши, чтобы успеть это вставить.

— От каких? А вот попробуйте поворочать мои гири, — узнаете от каких! — улыбнулся Ваня.

— Гири нужны, чтобы вешать… — только начал было что-то свое Иртышов, но Синеоков перебил его быстро:

— А веревка тогда на что?

— Не хотите ли еще чаю? — нежно спросила Иртышова Прасковья Павловна, но отвлечь его чаем не удалось.

— Веревка?.. Когда на нашей улице будет праздник, жестоко мы кое-кого тогда… высечем!.. — и посмотрел почему-то на Эмму.

— Ваня!.. Ваня!.. Он нас… высечет! — визгнула от смеха Эмма.

Ваня же не спеша поднялся со стула, привычным движением расстегнул и сбросил бархатную куртку, и остался до пояса только в трико тельного цвета, показав такие сампсоновы мышцы, что все ахнули.