Том 8. Преображение России

— Дома?.. Да, конечно… И в них будут жить женщины… И к женщинам будут приходить студенты… Строят дома мужчины, но принадлежат они почему-то женщинам… большей частью так бывает… Вы заметили?.. А дом Макухина будет принадлежать вам, а сам Макухин погибнет…

— Алексей Иваныч! — удивлялась она.

— Простите! — протянул он к ней руку, и очень жалостное стало у него лицо. — Я что-то такое сказал не то!.. Простите!.. Макухин… Федор Петрович… Он так много для меня сделал!.. Вы, конечно… Все вы… Но и он тоже… Я понимаю это… Там, — не в тюрьме, а там… тоже решетки в окнах… когда вы явились ко мне там, — это как молния было!.. Да!.. Да!.. И я все вспомнил… Там очень кричали кругом, и я не мог вспомнить… Я хотел определить себя, хотел отделиться и не мог… Я помню… И вдруг вы!.. Вдруг… вы!..

— И вы сказали: «На-таль-я!» — улыбнулась она.

— Нет!.. Как можно? — испугался он. — Я сказал: «Наталья… Львовна…» Это я ясно помню…

И он вдруг поднялся и поцеловал ее руку.

Когда лысеющая высокая голова Алексея Иваныча наклонилась к ее руке, Наталье Львовне до боли в сердце жаль стало этого совершенно одинокого. Почувствовалось именно это в нем: одинокого и заблудившегося среди людей, как в лесу.

И когда Алексей Иваныч опять уселся около нее на стуле, растроганное было у него лицо, и, неизвестно почему, совсем тихо заговорил он:

— Я не помню, кто это рассказывал мне… Совсем не помню, кто это… странно!.. Может быть, это там, когда море, дорога… и сады?.. Продал урожай сада — груши зимние — какой-то садовник, старик уже, семейный: старуха, две дочери… А сад в глухом месте, в лесу… Получил деньги… Урожай увезли. А ночью пришли его грабить… Зарезали всех четверых ножами… Женщины тут же умерли… Старик прожил немного, дня три… На другой день к нему в больницу привели одного убийцу… Спрашивают: «Этот был? Узнаешь?» А он его узнал: этот самый — один из троих… Узнал и отвернулся к стене… «Этот! Говори же!» — «А старуха моя жива?» — «Бог прибрал». — «А дочери?» — «Бог прибрал». — «Я тоже, говорит, скоро кончусь». — «Ты еще поживешь!..» — «Какой я жилец?» Все знали, конечно, что он вот-вот умрет, но это уж так, — обман был… обман… и он понял. И глаза закрыл. «Уведите его», — говорит. «Этот или не этот?.. Посмотри!» — «Старуху бог прибрал, обеих дочек, меня скоро… какой же этот? Известно, не этот!..» — «Не узнаешь?» — «Нет, совсем не этот!..» Так и увели того… Потом уж, когда умер старик, тот сам сознался… И спрашивается, почему же старик не сказал: «Этот самый»?

Алексей Иваныч спросил это, глядя до того белыми глазами, что испугалась и чуть не отшатнулась Наталья Львовна, но все-таки сказала скороговоркой:

— Да, в самом деле… Почему же он так?

— Не поняли, никто не понял, — почти торжествуя, объяснил Алексей Иваныч, — что ему уж не нужно было это: он или не он?.. Для следствия важно было, для полиции интересно, а для него… зачем?.. А для него уж все равно было, он или не он, он или муха, или — черная точка перед глазом мелькает… Для него все — безразлично уж было… Это если по-вашему ответить: «Да, он!.. Бесспорно, он!.. Кто-то другой еще и этот…» Но вашей правды я теперь не признаю… У меня — своя теперь правда… И по этой, по моей правде, — не он!..

— А кто же?

— Умирает, например, человек от чахотки… Разве будет кто-нибудь судить коховскую бациллу?.. И вы представьте только, если за день, за час до смерти покажут ее умирающему, под микроскопом покажут: «Она?..» Или даже так: «Вот она! Эта самая тебя убила!..» — Он не станет смотреть… Он отвернется… Поверьте мне, — он должен отвернуться!

— Будто вам случалось умирать от чахотки! — улыбнулась тому, что так связно он рассказал все это, Наталья Львовна.

Но с такою же беспорядочностью в мыслях, которая отличала его и раньше, Алексей Иваныч, вдруг поднявшись немного и севши опять, сказал:

— На это нужны деньги, — я понимаю… Вы тратите на меня свои деньги… У меня очень мало… У меня почти нет… Но у меня ведь есть дом… Есть дом… в Харькове… за одиннадцать тысяч… Я купил за одиннадцать. Теперь он больше стоит… Тогда хотела Валя, чтобы купить дом… Теперь я не знаю, как… Его можно продать, — я уплачу… Или я теперь не могу уж продать?..

— Алексей Иваныч! — укоризненно поглядела Наталья Львовна тем неподвижным взглядом своим, который знал за нею и которого он боялся раньше.

И так же, как раньше, он привстал и наклонил к ней голову.

А в это время открылась наружная дверь в столовую, и вошли Худолей и Ваня, и у обоих были почти обрадованные чем-то, торжественные, нашедшие лица, и оба смотрели именно на них двоих, у окна сидевших, и направились к ним, и Худолей говорил, лучась глазами:

— На-таль-я Львовна! Вы представьте только, какая случайность!.. Молодой хозяин этого дома, — позвольте вам его представить, — оказалось, отлично знает… Лепетова… — Тут он бросил встревоженный взгляд на Алексея Иваныча и добавил: — о котором наш больной, надеюсь, благоразумно забыл!..

— Как?.. Лепетова?.. Илью?.. — не сразу поняла Наталья Львовна.

— Илья… Галактионыч он, кажется? — пробасил Ваня.