Том 8. Преображение России

Матийцев слушал его с большим удивлением. Он уже начинал догадываться, куда клонится это описание усадьбы под Житомиром, но все же думал, что вдруг обернется все как-нибудь по-другому. Однако не обернулось.

— Так вот, — закончил Яблонский, — вам остается только купить у меня эту мою усадьбу за шесть всего тысяч, — ерундовые деньги! — и будете вы мелкий землевладелец и получите право стать членом Государственной думы, и будет тогда в вашу кишеню, как говорят хохлы, ежедневно лезть золотая десятка!

Матийцев не мог удержаться от смеха при последних словах Яблонского, — с такою ужимкой они были сказаны.

— Послушайте, это все ведь вы шутите для пущей веселости! — весело сказал он.

— Какие же тут могут быть шутки? — даже как будто несколько обиделся Яблонский. — Решительно никаких шуток, а я вполне вам серьезно.

— Допустим, что серьезно, но, во-первых, откуда же у меня могут взяться шесть тысяч?

— Да ведь усадьба моя заложена, конечно, в земельном банке, так что вам доплатить мне придется пустяки, а долг мой банк перепишет просто на вас, — и только… и вот вы землевладелец.

— Хорошо, пусть даже и так, но зачем же мне все-таки становиться землевладельцем, хотя бы и мелким, в какой-то Житомирской губернии?

— Волынской, а не Житомирской, — строго поправил его Яблонский.

— Совершенно мне ни к чему это, — продолжал Матийцев, по-прежнему весело и не обратив внимания на поправку.

— Из усадьбы, — ведь она под большим городом, — продолжал Яблонский, — можно бы сделать дачное место: там все для этого данные: сад, купанье есть… А дачники — это уж доход… Поймите, что если бы дом, да и другие там постройки, если бы это стояло все в самом Житомире, то стоило бы не шесть тысяч, а верных десять, — вот что я вам скажу! Предприимчивый человек мог бы опериться на этом деле.

— Ну, а я какой же там предприимчивый, — отходчиво сказал Матийцев и даже безнадежно махнул рукой.

— Хорошо, допустим, что вы не можете купить, — начал вновь Яблонский, наливая вновь стаканы. — Но ведь у вас могут быть знакомые сколько-нибудь денежные, вы можете им предложить эту усадьбу, а?

— Совершенно нет у меня, к сожалению, ни одного такого знакомого, — для приличия несколько подумав, отозвался на это Матийцев, начиная уже понимать, что только за этим и явился к нему вдруг гость, какого он не ждал.

А гость, проявляя большой аппетит к принесенной им же ветчине и шпротам, продолжал говорить гораздо больше, чем хозяин, хотя тоном уже несколько опавшим:

— Не понимаю, как же это вы, да… Признаюсь, не понимаю. Ведь, в сущности, вы спаслись как-то чудесно, если можно так выразиться, от смертельной опасности, но вот вопрос: для чего же именно над вами проделано судьбой это спасение? У нас в семье было это поверье — или как хотите его зовите, хоть суеверье, — что если человеку угрожала смерть, — ну просто, скажем, около него стояла и уж косой на него замахнулась, а он все-таки уцелел, то это не зря: тут какие-то соображения у госпожи Судьбы насчет подобного человека, — для чего-то он еще должен годиться. А для чего же еще, как не для богатства? Значит, вместо смерти к вам Судьба богатство подсунула, только вы его пока не видите, пока еще слепы… Я пришел вам на это глаза открыть, а то в вас что-то, мне кажется, по-ря-дочная порция наивности студенческой сидит.

— Вы полагаете? — спросил, улыбаясь, Матийцев.

— Что там полагать, когда и так видно… С меня довольно давно уж соскочило, а у вас — непочатый еще угол.

— Так что вы себе линию жизни уже начертили? — с любопытством спросил Матийцев, наблюдая не без удовольствия, как он жует ветчину, шпроты и булку и как запивает это вином, которое он даже забыл похвалить, хотя оно было французское и куплено в Харькове, — вот до чего стал рассеян!

— О-о, я! Чтобы я еще шатался из стороны в сторону в мои годы! — самодовольно и уже подняв голос, отвечал Яблонский. — Не может быть об этом и речи! Для меня цель жизни ясна, как… как вот это стекло! — Тут он щелкнул пальцем по стакану. — К сорока годам у меня должно быть не меньше, как триста тысяч! — Тут он посмотрел на Матийцева победоносно и добавил: — Больше, — это другое дело, но меньше, это уж атанде, сказал Липранди!

— Триста тысяч? — повторил Матийцев изумленно, но Яблонский, почувствовав в тоне его голоса только неверие в него, в то, что может действительно быть в его руках к сорока годам жизни триста тысяч, заговорил уже с задором:

— Да, триста тысяч! А что же тут такого особенного, если я — горный инженер?

— Я тоже горный инженер…

— Но позвольте узнать, зачем же вы поступили в горный институт после гимназии, а не в университет, например?

— Да, конечно, зачем? Причины были больше романтические, чем такие практические, как у вас.

— Ро-ман-тические?.. Например?

— Например, что же именно… Тайны земных недр, — вот что меня, зеленого юнца, привлекало.

— А-а, — это что же, — с точки зрения их открытия, что ли? Как Александр Гумбольдт у нас на Урале алмазы открыл? Алмазы в четверть карата весом! И много ли он нажил на этом открытии?