Том 8. Статьи, рецензии, очерки

Мрачная картина, способная внушить самое безнадежное представление о свойствах человеческой природы, прорывается кое-где светлыми примерами мужественной мысли, восставшей против общего безумия и изуверства, несмотря на всю опасность борьбы. Корнелий Агриппа Нетесгеймский в 1531 году, Иоганн Вейер из Мозеля в 1523, Адам Таннер из Инсбрука в 1626, — разделяя общую веру в реальность колдовских явлений, — подвергали анализу достоверность судебных процессов и протестовали во имя человечности против жестокости пыток и казней. «К вам, судьи, обращаюсь я и спрашиваю, — писал в 1631 году благородный Фридрих фон-Шпе, поседевший преждевременно от самого вида страданий невинно казненных, — зачем вы так тщательно ищете повсюду ведьм и колдунов? Я вам укажу, где они находятся. Возьмите первого капуцинского монаха, первого иезуита, первого священника, подвергните его пытке, и он признается, он непременно признается… Возьмите прелатов, кардиналов, возьмите самого папу! Они признаются, уверяю вас, они признаются!..»

Вторая часть очерка г. Канторовича пытается нарисовать картину ведовства и колдовства на Руси. Несомненно, что у нас это явление не имело ни той интенсивности, ни того глубоко мрачного характера, какими оно отмечено в истории Западной Европы. Однако неверно и утверждение автора, будто у нас никаких «религиозных или иных причин для преследования колдовства не было», а процессы этого рода имели лишь чисто гражданский характер (вознаграждение за нанесенные ведовством убытки). «В допетровский период погибло под пытками не мало людей, благодаря выкликаниям кликуш», — говорит сам автор на стр. 185, — в указах царя Федора Алексеевича учителям магии и чернокнижия полагается сожжение, в артикулах воинского устава Петра Великого говорится об идолопоклоннике, чернокнижце, ружья заговорителе, — что таковой «весьма сожжен быть имеет». Все это указывает, что и у нас в народных воззрениях, в церковных и светских уставах была почва для того же явления и только по разным историческим условиям оно не развилось в ту повальную болезнь изуверства и безумия, которая охватила феодально-католическую Европу. Вообще эта вторая часть книги составлена слишком поверхностно и неполно, что не мешает, однако, рекомендовать настоящее издание, как интересный и полезный очерк одного из самых поучительных заблуждений, в какое впадало человечество.

1896

Житейский задачник для детей. — Мандрыки *

Сумы. 1896

На заглавном листке этой книги поставлен 1895 год, на обложке уже 1896, прислана она нам для отзыва в 1897. Цензурой книга разрешена в Киеве, печатана в Сумах, под предисловием подписано: М. Мандрыка. Гор. Каменец-Подольск. Все это может поставить в некоторое затруднение библиографов, в случае если бы имя г. Мандрыки когда-нибудь приобрело бессмертие. Но нас в гораздо большей степени угнетает вопрос, по-видимому, совсем к делу не идущий, а именно, — кто такой этот г. Мандрыка: просто г. Мандрыка, или Мандрыка педагог, Мандрыка инспектор, наконец (чего уже совсем боже упаси!) — даже директор народных училищ? Дело в том, что в последние три-четыре года печатные упражнения тоспод директоров приобрели всероссийскую известность. Мы помним «руководства для учителей» и «руководства для учеников», которые доставили авторам славу, а фельетонистам и их читателям много веселых минут. Но нас при этом всегда угнетал вопрос: а что доставляют они, например, учителям, которые «обязаны» почитать труды своего начальства под серьезным опасением прослыть «неблагонадежными и вольнодумцами».

Вот и теперь перед нами — «житейский задачник». Подпись: М. Мандрыка — и ничего больше. Хорошо, если так! Но что, если о своем официальном титуле г-н Мандрыка умолчал из скромности, или просто не желая смешиваться с толпой своих сослуживцев, известность которых его несколько конфузит?..