Том 8. Статьи, рецензии, очерки

Таким образом, выходит, что г. Виктор Буренин заимствует на этот раз у Виктора Мистифигероса, заимствующего, в свою очередь, у Боккаччио и Ариоста. Впрочем, если бы этот Мистифигерос оказался действительно мистификацией, если бы даже у Боккаччио и Ариосто не оказалось ничего подобного, — то и тогда обе пьесы г. Буренина не могли бы считаться оригинальными: это опять переложение в хорошие стихи игривых анекдотов в испанско-итальянском стиле, за которые кому-нибудь другому ой как досталось бы от г. Буренина-критика; он ведь любит иной раз прикинуться блюстителем строжайшей нравственности…

Нам не хотелось бы раздражать г. Буренина этим правдивым отзывом. Не хотелось бы, во-первых, потому, что раздраженный г. Буренин представляет зрелище далеко не эстетическое, часто даже прямо оскорбительное для человеческого достоинства… А во-вторых, еще и потому, что «театр» г, Буренина нравится нам гораздо более, чем его «Мертвые ноги» и тому подобные «произведения». Поэтому не в укор, а лишь в некое назидание позволим себе привести еще одно соображение. В драме «Ожерелье Афродиты» главная героиня Геро — гетера и галилеянка. И, к удивлению, г. Буренин не останавливается на этот раз перед тем, что характеру еврейки приданы автором (Louys'ом) черты значительной глубины и возвышенности. Она не верит ни в себя, ни в любовь художника Олимпия. Чтобы поверить — она заставляет Олимпия, рискуя жизнью, похитить ожерелье со статуи Афродиты. Когда он это сделал, она берет на себя его вину и умирает, счастливая и просветленная. В патетической сцене этой смерти она «склоняется на грудь к Олимпию и говорит постепенно замирающим голосом»:

Мой возлюбленный, мой брат…
Ночь сошла… В покое
Дремлет мой зеленый сад,
И струится аромат
Нарда и алоэ…
Я цветами убрала
Одр благоуханный…
Я курильницы зажгла… и т. д.

Нам хотелось бы, чтобы г. Буренин представил себе более или менее живо, что какой-нибудь «критик», обладающий беззастенчивым стилем и склонностью к передразниванию, вроде г. Алексиса Жасминова, — принимается «разделывать» это произведение ну хоть следующим образом:

Мой важлюбленный, мой брат…
Ночь шашла… В пакое
Шпит уш мой желевый шад…

Бррр… Не правда ли, какая гадость?.. А между тем — ведь это прием, который должен быть хорошо знаком г. Буренину из собственной его многолетней практики.

Ну, так вот: можем пожелать г. Буренину, стихотворцу-переводчику, почаще и подольше разлучаться с г. Бурениным-критиком и с г. Алексисом Жасминовым и углубляться в тьму веков (к персонажам, с которыми он еще не успел рассориться), чтобы перелагать хотя бы чужие приличные сюжеты в свои хорошие стихи. «Театр» г. Буренина есть несомненно литература… К тому же хоть на время этих экскурсий в нижнем этаже «Нового времени» стало бы, пожалуй, несколько опрятнее…

1904

Георгий Чулков. — «Тайга» *

Драма. Издательство «Оры». С.-Петербург. 1907

«Тайга»! Прежде всего, — что такое тайга? Читатель, даже не бывавший в Сибири, знает, что тайгою называют по местному лес, а так как в Сибири леса преимущественно лиственничные, то значит тайга есть сибирский лиственничный лес. Дело как будто просто, для г. Георгия Чулкова даже слишком просто. Поэтому, при «переоценке» ясных понятий с декадентской точки зрения, он считает нужным дать тайге свои собственные «новые определения». В его драме некто Юрий, недавний житель «тайги», спрашивает у доктора, живущего «в тайге» 13 лет: «Скажите, доктор, что собственно значит слово тайга? Этот густой лес, что раскинулся вокруг?» И доктор отвечает: — «Нет, тайгой называется и лес, и земля вместе». Юрий (полагаю, с недоумением): «И лес, и земля вместе?» Доктор: «Да; и лес, и земля, и притом в их священной пустынности».