Том 8. Статьи, заметки, письма

Не в первый раз, милая Старушка Екатерина Павловна, Вы дружески сочувствуете моим трудам. Вчерашняя записка Ваша напомнила мне, с каким приятным волнением Вы слушали «Обломова», какое горячее письмо написали мне после чтения. А помните, как усердно и радушно переписывали мне, лет десять тому назад, программу нынешнего моего романа «Обрыв»? Во второй части этого романа у меня еще цела переписанная Вашей рукой тетрадь (и если бы мне почему-нибудь понадобилось вспоминать, как давно родилась и обрабатывалась у меня мысль этого романа, я смело могу обратиться к Вам и к Вашему свидетельству, вместе с немногими другими лицами, как к участнице моих литературных замыслов. Я тогда все поверял Вам их, Вы переписывали, следили с участием и, конечно, при случае припомните это. Но такого случая я не предвижу: разве когда умру, и тогда понадобится спросить кого-нибудь, когда у меня готова была программа до самого конца).

Мне очень приятно, что Вы отдаете мне справедливость за то, что «я остался тверд и не искал популярности в литературе»: с удовольствием принимаю Ваше одобрение и смею прибавить, что оно не незаслуженное и не преувеличенное. В мои лета мне можно предвидеть, и даже должно, что есть прочного, глубокого, истинного и разумного в том или другом движении умственном, социальном и т. д., и, следовательно, удержаться от увлечения, которого исход я приблизительно угадывал.

Что касается до Вас, то скажу Вам, что я знал, что Вы скажете мне когда-нибудь то, что сказали теперь, то есть что я прав, что остался при своих убеждениях и не поддался временному движению в литературе. В пылу охватившей всех какой-то суматохи Вы могли счесть меня отсталым, отупевшим, но я был покоен, предвидя, что и Вы и некоторые другие замените со временем эти эпитеты другими. Вашему уму, часто уступающему воображению и, следовательно, поминутно увлекающемуся, свойственно, однако, сознание, а всей Вашей натуре – чувство правды. Оттого я и был в Вас так уверен.

Погодите предсказывать успех моему новому труду (для Вас и некоторых других давно не новому) по крайней мере до мартовской книжки «Вестника Европы»: первые две части залежались, страшно растянуты: это длинная и скучная экспозиция, вроде Пролога, которую я уничтожил бы совсем, если б она не была тесно слита с остальными частями. Если что и может сделать впечатление, так это разве несколько женских лиц, да и самый Обрыв, то есть драма, разыгрывающаяся в конце романа. А Райский сам – ничто: он играет роль проволоки, на которую навязаны марионетки. Вот когда все кончу (если ничто не помешает) и впечатление будет благоприятное, тогда оброните еще несколько ласковых слов на мою плешивую голову.

А может быть, Вы и побраните меня за одну личность: это за Марка. Он имеет в себе кое-что современное, и то несовременное, потому что во все времена и везде были люди, не сочувствующие господствующему порядку. Я его не оскорбляю, он у меня честен и только верен себе до конца.

Весь роман похож на громоздкий омнибус, тяжело переваливающийся по тряской мостовой.

Получив Ваше письмо, я сейчас пошел было в дом Бутурлиной, но там Вас нет, а адреса Вы мне не дали, и потому я пишу через Владимира Николаевича.

Я теперь весь ушел в свои тетради: мараю, исключаю и т. п. Живу ночью, а днем сплю, потому что страдаю бессонницею и крайним раздражением нерв и приливами. Не знаю, доживу ли до конца работы. Никуда не хожу, и никто не ходит ко мне.

Прощайте, милая Старушка – дайте мне в двух словах знать, дошло ли это письмо до Вас.

Весь Ваш И. Гончаров.

Письмо Майковой Е. П., <апрель 1869> *

57

Е. П. МАЙКОВОЙ

<Апрель 1869 г.>

…[124] и если б у меня была одна только эта задача (то есть если б не Обломов и не Райский были главной моей заботой), я и разработал бы ее как следует. Но я кинул только вопрос, оставив его решение другим. У меня первоначальная мысль была та, что Вера, увлеченная героем, следует после, на его призыв, за ним, бросив все свое гнездо, и с девушкой пробирается через всю Сибирь. Но это уже бывало сто раз – и меня поглотил другой вопрос, который и поставлен мною в 5-й части. Это анализ так называемого падения. Притом меня увлекла художественная сторона драмы, и я здесь чисто отдался своему художническому инстинкту – и, может быть, сделал хорошо, оставив в стороне тенденцию. Впрочем, Вы увидите. Надеюсь, что Вы еще до отъезда успеете прочесть пятую часть.

Ваши похвалы всегда были для меня дороги – и оттого моя боязнь и недоверчивость относительно Ваших похвал была более чутка, нежели относительно других.