Том 8. Театральный роман

14 мая попросил разрешения прийти журналист Добраницкий. Пришел в 10 часов вечера. Михаилу Афанасьевичу нездоровилось, извинился, что не может подняться и остался в постели. Настроение было отвратительное, письмо Сталину не получалось, никак не находились нужные слова, а главное — тон.

Добраницкий словно подслушал о разговорах в этой квартире.

— Михаил Афанасьевич, у меня есть поручение от одного очень ответственного товарища переговорить с вами по поводу вашей работы, узнать ваше настроение и заверить вас, что вы всегда можете рассчитывать на поддержку... Теперь точно выяснилось, что вся эта сволочь в лице Киршона, Афиногенова, Авербаха и других специально дискредитировала вас, чтобы уничтожить, иначе они не могли бы существовать как драматурги и писатели... Вы — лучший драматург, вы очень ценны для республики...

«Сейчас заговорит, чтобы я написал если не агитационную, то хоть оборонную пьесу, или чуть потопчется вокруг моего имени, раскуривая начатый фимиам?» — горько размышлял Булгаков, всматриваясь в этого толкового журналиста.

— Киршона, Литовского, Афиногенова мы выкорчевываем, это не так просто... Но надо исправить дело, вернувши вас на драматургический фронт...

«Вот-вот началось, уже мы оказались на общем драматургическом фронте», мелькнуло у Булгакова.

— Ведь у нас с вами оказались общие враги и, кроме того, есть общая тема — Родина. Вот увидите, в самое ближайшее время на культурном фронте произойдут большие перемены.

Добраницкий пообещал помогать в работе, он может достать любые книги, необходимые Булгакову для будущей работы.

На следующий день пришел Дмитриев. Елена Сергеевна всегда радовалась приезду этого талантливого гостя. И любила слушать их разговоры. «Оба острые, ядовитые, остроумные», — думала она в эти минуты.

И на этот раз Дмитриев ошеломил:

— Пишите агитационную пьесу!

— Скажите, кто вас подослал? — спросил Булгаков, улыбаясь.

— Довольно! — заговорил Владимир Владимирович серьезно. — Вы ведь государство в государстве! Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один Вы остались. Это глупо!

И долго еще крутилась все одна и та же тема. Да, решил Булгаков, надо обращаться наверх.

5

Потрясающие новости следовали одна за другой. Самоубийство начальника политуправления Красной Армии Гамарника. Арестованы Тухачевский, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна, Якир. Состоявшийся скорый суд всех приговорил к расстрелу.

Приговор приведен в исполнение на следующий день после приговора. Последовали аресты среди высшего командного состава... Во многих учреждениях, в том числе и театрах, происходили митинги, на которых принимали резолюции, требовали высшей меры наказания для изменников.

Неожиданно для всех рухнул всесильный директор МХАТа Аркадьев. Еще вчера он уверенно давал интервью «Правде» о поездке в Париж, а на следующий день в той же «Правде» дано потрясающее сообщение — Аркадьев уволен из Театра «за повторную ложную информацию о гастролях в Париже и репертуаре» и «за прямое нарушение решений правительства».

И радостное событие — Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Карающий меч Немезиды вновь ударил по врагам Булгакова. Может, что-то изменится и в его судьбе?

Озадачила статья в «Правде» «Профессор — насильник-садист». Рассказывалась какая-то чудовищная история о профессоре Плетневе: будто бы года два тому назад профессор, принимая пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка начала судебное преследование профессора. «Бред какой-то», — так оценила это сообщение Елена Сергеевна, записывая об этом в дневник.

Порадовались за Мелик-Пашаева, награжденного орденом Трудового Знамени, и за Якова Леонтьева, которому дали Знак Почета.

Много сил и времени отнимала работа в Большом театре. Булгакову приходилось читать, редактировать, а порой и просто переписывать оперные либретто. И чаще возникало недоумение... Вот, например, прочитал он либретто «Арсен»... Дал отрицательный отзыв. Звонит Самосуд, приглашает поговорить об «Арсене». В ходе разговора оказалось, что уже подписан договор на либретто. «Так зачем давать на отзыв?» — недоумевал Булгаков. Или все тот же Самосуд прислал к нему Соловьева-Седого с началом оперы. Булгаков провозился с ним не один час, а вечером рассказывал Елене Сергеевне: