Том 8. Замок ужаса

Эля невольно остановилась. Лампочки на лестнице, как всегда, были то ли вывинчены, то ли разбиты, коробка пролетов уходила под крышу пугающей чернотой, в сумерках, брезжущих из окна, ступеньки едва угадывались. Но даже такого ничтожного света хватало, чтобы почувствовать — на площадке между двумя этажами кто-то стоит. Вот один осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы размяться, вот другой мокровато сглотнул, сдерживая нетерпение. Громовыми шорохами отдавалось в ушах чужое дыхание. И действительно, едва Эля сделала пару шагов вперед, как плоскоголовая тень мгновенно загородила дорогу, а вторая, такая же тень стекла за спину, чтобы отрезать путь к бегству.

— Сумочку давай, — потребовал из темноты сдавленный голос.

— Быстро-быстро, тетера!.. — это уже сзади.

От обоих разило чащобным возбуждающим страхом. Щелкнули запоры клетки, глаза пантеры зажглись тусклым янтарным огнем. Эля протянула сумочку тому, кто был впереди, и, не прекращая движения, лапой, полной когтей, дернула его по лицу. Изумительно было вцепиться в живую плоть.

— Ай!.. — Тень скорчилась и замоталась, судорожно ощупывая плоскую усатую мордочку. Вторая же отступила, увидев перед собой ощеренную дикую кошку, и вдруг — бам-бам-бам!.. — посыпалась вниз со ступенек.

— Ой!.. Стерва!.. Глаза мне выдрала!.. Помогите!..

Эля в три мощных прыжка взлетела наверх. У неё самой страха не было, а был — звонкий восторг и упоение неслыханной звериной свободой.

В голове клубился великолепный красный туман.

Крысята, подумала она, вставляя ключ в прорезь замка. Трусливые молодые крысята. Ерунда. Больше они сюда не придут. Ее переполняла дикая радость. Ключ повернулся, и она заскочила внутрь.

Дверь захлопнулась.

Кирилл Бенедиктов Храм мертвых богов

Кедровый шест, казавшийся медным в лучах растекавшегося по краю горизонта огромного солнца, бесшумно пронзал бурую, шевелящуюся шкуру болота. Маленькая круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур, натянутых на легкий каркас, скользила по маслянистой жиже, покрывавшей бескрайнюю безжизненную равнину. Кое-где из трясины поднимались заросшие непролазным кустарником островки, земля на которых колыхалась и проседала, дрожа на непрочной подушке из переплетенных корней. Местами встречались черные стены камышовых джунглей — за этими стенами, на пространствах, где можно было спрятать не один великий город, подобный Вавилону, жили только птицы, гнездившиеся там многотысячными колониями. Любой человек, углубившийся в камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе, чем божьим промыслом. Там не было никаких ориентиров; там не было вообще ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и одинаковых узких проток с жирно поблескивающей водой, проток, пересекавшихся и расходившихся чудовищной паутиной, запутавшись в которой, человек быстро умирал от истощения или страха и становился добычей безымянных болотных падальщиков. Это были Топи Лагаша — грандиозный отстойник Месопотамии, южным своим языком лизавший белый прибрежный песок Персидского залива. В самом центре Топей двигалась круглая лодка из шкур — единственный транспорт здешних мест, — управляемая человеком в одежде воина.

Человек этот был высок и худ. Кожаная куртка с нашитыми на нее бронзовыми пластинками плотно облегала широкие костлявые плечи. Руки, сжимавшие шест, были перетянуты узлами мышц. На поясе висел короткий железный меч, испещренный странными полузвериными символами. Кожаные короткие штаны с бахромой вытерлись от бессчетных ночевок на голой земле. Такая одежда могла принадлежать только воину — наемнику из гарнизонов Птолемаиды или Антиохии, да мало ли еще откуда — после невероятных побед Александра Великого, сковавшего мир стальною цепью своих крепостей, воины были повсюду, и повсюду они были примерно одинаковы. Но лицо человека в лодке принадлежало не наемнику.

У наемников не бывает такого крутого лба, переходящего в сферически гладкую поверхность абсолютно голого черепа. Не бывает такого застывшего высокомерного выражения лица, таящего в себе силу превосходства не меча, а разума. Не бывает таких глаз. Это было лицо человека, для которого не существует тайн, лицо человека, неподвластного соблазнам низменных страстей, человека, обособившегося от суеты и прелестей мира. Лицо жреца.

И он был спокоен, абсолютно спокоен и непроницаем для страха. Он знал, что достаточно ошибиться один раз, и он никогда уже не выберется из этих мертвых топей. Но он знал также, что не ошибется.

Он ориентировался по солнцу, а ночью — по звездам. Он внимательно смотрел, куда летят закрывающие небо птичьи стаи, поднимающиеся из глубин камышовой страны. Он не упускал из виду ни медленное течение воды в протоках, ни разницу в оттенках листьев кустарника на редких островках. Но более всего он полагался на слабый, однако вполне различимый зов, который шел к нему из глубины топей, из самого сердца болот.