Том 9

Форт опустил голову, он почувствовал себя школьником, стоящим перед строгим учителем.

— Это верно, — сказал он. — И я никогда не воспользуюсь ее положением; если она не питает ко мне никаких чувств, я не стану ее беспокоить, заверяю вас. Если же произойдет чудо и она полюбит меня, я знаю, что смогу сделать ее счастливой, сэр.

— Она же совсем ребенок.

— Нет, она не ребенок, — упрямо ответил Форт.

Пирсон прикоснулся к отвороту своего военного костюма.

— Капитан Форт, я уезжаю от нее далеко и оставляю ее беззащитной. Я верю в ваши рыцарские чувства и надеюсь, что вы не сделаете ей предложения, пока я не вернусь.

Форт откинул голову.

— Нет, этого я не могу обещать. Здесь вы или нет, это ничего не меняет. Либо она полюбит меня, либо не полюбит. Если полюбит, она будет счастлива со мной. Если же нет, тогда всему конец.

Пирсон медленно подошел к нему.

— С моей точки зрения, — сказал он, — ваша связь с Лилой была такова, что вас можно считать в браке с ней.

— Вы ведь не ждете от меня, что я приму точку зрения священника, сэр?

Губы Пирсона задрожали.

— По-вашему, это точка зрения священника, а по-моему, это точка зрения порядочного человека.

Форт покраснел.

— Это уж дело моей совести, — сказал он упрямо. — Я не могу и не стану рассказывать вам, как все началось. Я был глупцом. Но я сделал все, что мог, и знаю, что Лила не считает меня связанным с ней. Если бы она так думала, она никогда бы не уехала. Когда нет настоящего чувства — а с моей стороны его не было — и когда есть другое — любовь к Ноэль, чувство, которое я старался подавить, от которого старался убежать…

— Так ли?

— Да. Продолжать связь с той, другой, было бы низостью. Мне казалось, что вы все понимали, сэр; но я все-таки сохранял эту связь. Лила сама положила всему конец.

— Мне думается, Лила вела себя благородно.

— В высшей степени благородно; но из этого вовсе не следует, что я негодяй.

Пирсон отвернулся к окну, откуда мог видеть Ноэль.

— Все это мне отвратительно, — сказал он. — Неужели в ее жизни больше никогда не будет чистоты?

— Неужели у нее вообще не должно быть жизни? По-вашему, сэр, выходит, что не должно. Я не хуже других мужчин, и ни один из них не будет любить ее так, как я.

Целую минуту Пирсон простоял, не произнеся ни слова, потом сказал:

— Простите меня, если я был слишком суров. Я не хотел этого. Я слишком люблю ее и желаю ей только добра. Но всю свою жизнь я верил в то, что для мужчины может существовать только одна женщина, а для женщины — только один мужчина.

— Тогда, сэр, — взорвался Форт, — вы хотите, чтобы она…

Пирсон поднял руку, словно защищаясь от удара, и, как ни был зол Форт, он умолк.

— Все мы созданы из плоти и крови, — заговорил он холодно, — а вы, мне кажется, об этом не думаете.

— У нас есть также души, капитан Форт. — Голос Пирсона стал вдруг мягким, и гнев Форта испарился.

— Мое уважение к вам очень глубоко, сэр; но еще глубже моя любовь к Ноэль, и ничто в мире не помешает мне попытаться отдать ей мою жизнь.

Улыбка пробежала по лицу Пирсона.

— Ну, если вы все-таки будете пытаться, то мне ничего не остается, как молиться о том, чтобы вы потерпели неудачу.

Форт не ответил и вышел.

Он медленно шел от Бунгало, опустив голову, обиженный, раздосадованный и все-таки успокоенный. Наконец-то он знает, как обстоят дела; и он не считает, что потерпел поражение — поучения Пирсона совершенно его не тронули. Его обвинили в аморальности, но он остается при убеждении, что человек всегда может найти себе оправдание. Только один отдаленный уголок его памяти, невидимый, а потому и не осужденный противником, вызывал у него беспокойство. Все остальное он себе прощал; все, кроме одного: он не мог простить себе, что знал Ноэль до того, как началась его связь с Лилой; что он позволил Лиле увлечь себя в тот самый вечер, когда с ним была Ноэль. Вот почему он испытывал иногда отвращение к самому себе. Всю дорогу до станции он продолжал думать: «Как я мог? За одно это я заслуживаю того, чтобы потерять ее! И все же я попытаю счастья: не теперь — позже!» Вконец измученный, он сел в поезд, идущий в Лондон.

ГЛАВА III

В этот последний день обе дочери Пирсона встали рано и отправились вместе с отцом к причастию. Грэтиана сказала Джорджу:

— Для меня причастие — ничто, для него же, когда он будет далеко, оно останется воспоминанием о нас. Поэтому я должна идти.

Он ответил:

— Совершенно верно, дорогая. Пусть он сегодня получит от вас обеих все, что может получить. Я постараюсь не мешать и вернусь поздно вечером, последним поездом.