Том 9

Дантон. Когда я был маленьким, мы с матушкой становились на колени перед кроватью и молились о нашей семье, об урожае, о хромом нищем, о короле. О чем мне сейчас молиться? Я уйду в темноту, в вечную тылу. И там я не хочу ничего ни помнить, ни о чем не сожалеть. Вот сладость смерти: забыть все.

Луиза. Ты же любишь меня хоть немного? Зачем ты отталкиваешь мою руку? Я не хочу разлучаться.

Дантон. Меня тяготят воспоминания. Их с каждым днем все больше. Сначала они шли в одиночку, теперь бредут в моем мозгу целыми толпами. Я слышу их страшные шаги, Луиза. Это кочевые орды воспоминаний. До твоего прихода я сидел и внимал, – улицы затихали, зажигались огни. Стало так тихо, что я слышал биение моего сердца. Понемногу все громче, все торжественнее шумела кровь в моих жилах. Ее шум походил на глухой ропот толпы. Я различал в ее таинственном шуме бешеные вопли, крики, лязг стали. Я различал, как завывали голоса в моей крови: сентябрь, сентябрь! Зачем он протягивает ко мне окровавленные руки?

Луиза. Разве ты забыл, – республика была на краю гибели.

Дантон. Да, да, я спас республику.

Луиза. Враги наводнили границы, двигались к Парижу.

Дантон. Да, да, герцог Брауншвейгский и прусский король двигались к Парижу.[36]

Луиза. Париж был наполнен заговорщиками и предателями. Никто не мог удержать народ от кровавой расправы. В сентябре ты один взял на свою совесть спасение Франции.

Дантон. Пять тысяч ни в чем не повинных стариков, женщин, детей было зарезано в тюрьмах. Кто выдумал, что для спасения человечества нужно залить его — его же кровью. Я не верю более ни в себя, ни в тебя, ни в день, ни в ночь, ни в правду, ни в ложь! Луиза, спаси меня.

В глубине бульвара слышны голоса, виден свет факела.

Луиза. Матерь божия, помилуй нас!

Дантон. Это за мной. Идем домой, Луиза. Я не хочу быть пойманным, как уличный вор.

Дантон и Луиза уходят. Появляется Симон, солдаты с факелами, несколько граждан.

Симон. Клянусь гильотиной, – он где-то здесь! Я видел, как сюда пробежала его жена. Эй, Дантон! Живым или мертвым, а мы его захватим. Если он улизнет в Англию, республика погибла. Эй, Дантон!

Занавес

Картина восьмая

Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой. На первом плане Фукье Тенвиль перелистывает бумаги, рядом с ним Герман.

Фукье. Ты боишься Дантона?

Герман. Он будет защищаться. С остальными справиться нетрудно.

Фукье. А Камилл Демулен?

Герман. Этот не страшен.

Фукье. У него есть заслуги в прошлом. Все же он первый начал революцию.

Герман. Он ее и кончит. Змея ужалит собственный хвост.

Фукье(складывает бумаги в папку). В Конвенте Робеспьер победил пока что. Его речь произвела весьма сильное впечатление. Весьма.

Герман. О чем он говорил?

Фукье. Робеспьер говорил о чистоте принципов, о величии духа и о жертвах, которых требует революция. Когда он дошел до жертв, по скамьям пролетело веяние ужаса. Депутаты слушали в оцепенении, каждый ожидал, что будет произнесено его имя. Когда же выяснилось, что Робеспьер требует только выдачи Дантона и дантонистов, Конвент облегченно вздохнул, начались раболепные гнусные аплодисменты. Это была минута величайшей в истории подлости. Затем на трибуну вошел Сен-Жюст и с ледяным спокойствием доказал, чисто философически, что человечество в своем движении к счастью всегда перешагивает через трупы. Это так же закономерно, как явление природы. Сен-Жюст успокоил совесть Конвента, и Дантон был выдан нам головой. Вот как было дело, но все же это пока только половика победы. Дантон может до смерти напугать присяжных и увлечь на свою сторону парижские улицы. Ну-с, а если присяжные его оправдают?

Герман. Этого нельзя допустить.

Фукье. Ты уверен в присяжных?

Герман. Пришлось обойти закон. Я выбрал присяжных не по жребию, а подобрал самых надежных.

Фукье. На них можно будет положиться?

Герман. Один глухой и свиреп, как дьявол. Двое алкоголики, – они будут дремать во все время заседания и откроют рот только для того, чтобы сказать «виновен». Еще один неудавшийся художник, голодный, озлобленный, у него принцип: из революционного трибунала одна дорога — на гильотину. Остальные также надежны.

Фукье. Но народ, народ! Посмотри, что делается под окнами.

Они подходят к окну. Фукье нюхает табак.

Послушай, Герман, а что, если бы в тюрьме, скажем, случился маленький заговор?

Герман. Заговор в тюрьме?

Фукье. Да. Предположим, заключенные подкупают сторожей.

Герман. Так.

Фукье. Раздают деньги народу, чтобы вызвать в городе возмущение судебным процессом.

Герман. Так, так.

Фукье. Это бы могло весьма сильно поддержать наше обвинение.