Том 9. Братья Карамазовы

При изображении болезненного состояния и галлюцинаций Ивана Карамазова в главе „Черт. Кошмар Ивана Федоровича“ автор, по собственному признанию, учитывал мнения врачей, справлялся с медицинской и психиатрической литературой, а при описании следствия и суда над Митей пользовался указаниями А. А. Штакеншнейдера и А. Ф. Кони.

До нас дошел характерный фрагмент записей Достоевского о процедуре суда:

„Допрошенные остаются. Доследование. После каждого свидетеля председатель предлагает подсудимому вопрос: не имеет ли чего возразить?

По окончании судебных прений подсудимому всегда последнее слово.

Местный судебн<ый> следователь.

Протокол полиции передается судебно<му> следовате<лю>.

Должен не видеть родных и знакомых.

Судебный округ, окружной суд.

Окружи<ой> суд.

Дальнейш<ий> ход: копия обвинительн<ого> акта. Список свидетелей. Список членов суда и прокурор. Список присяжных.

От следователя к товар<ищу> прокурора для составления обвинительного акта в судебную палату.

Утверждение в судебной палате (обвинительный конец).

Судеб<ная> палата утверждает и передает в окруж<ной> суд.

Камера судебного следователя. Он, кандидат и судебный письмоводитель.

7-дневный срок для вызова свидетелей.

Клуба, думы городской, в полицейском помещении“ (XV, 338).

Точно так же, как видно из писем к Достоевскому К. П. Победоносцева и Т. И. Филиппова, они сами и другие информаторы из среды духовенства помогали ему при описании подробностей жизни духовенства и церковных обрядов. Так, 24 февраля К. П. Победоносцев сообщает Достоевскому: „Сейчас был у меня о. архимандрит Симеон и привез, для передачи вам, выписанные им из книг подробности монашеского погребенья, о которых он при свидании запамятовал объяснить вам“.[53] Выписки эти (из „Большого требника“ и других церковных книг) послужили для изображения ряда деталей в главе I седьмой книги („Тлетворный дуx“), которая появилась в сентябрьской книжке „Русского вестника“ за 1879 г.; Т. И. Филиппов сообщил Достоевскому 13 февраля 1873 г. текст духовного стиха об Алексее человеке божьем (XV, 475). Во всех этих случаях характерно обращение Достоевского за нужным для романа материалом именно к специалистам, указывающее на то значение, которое он придавал точности и убедительности всех деталей, дающих впечатление пластической осязаемости изображаемого.

Достоевский опирался в работе не только на их устные и письменные сообщения, но и на огромный и пестрый круг книжных и фольклорных источников. Пожалуй, ни в одном из других романов Достоевского нет такого количества, как в последнем его романе, прямых ссылок на произведения русской и мировой литературы (в поле зрения автора находятся здесь и „Хождение богородицы по мукам“, а также другие памятники древнерусской письменности и устной народной поэзии, и средневековые западные легенды и мистерии, и вольтеровский „Кандид“ и „Фауст“ Гете, и „Разбойники“ Шиллера, и „Собор Парижской богоматери“ Гюго, и материалы текущей русской газетной и журнальной периодики). Но круг печатных источников „Карамазовых“ не ограничивается указываемыми в самом романе источниками: он значительно шире (источники эти — как названные Достоевским, так и неназванные — раскрываются далее в постраничном реальном комментарии).

5

Говоря об исторических особенностях своего времени, Достоевский указывал как на одну из главных черт его на пробуждение у самых широких слоев населения сознательного интереса к таким глубоким, коренным вопросам человеческой жизни, которые в другие, менее напряженные, „мирные“ эпохи не вставали с такою силою перед большою массою людей, а служили предметом размышления для немногих.

„Теперь в Европе всё поднялось одновременно, все мировые вопросы разом, а вместе с тем и все мировые противуречия…“ — писал в „Дневнике писателя“ 1877 г. автор „Карамазовых“ (май — июнь, гл. 2, § III). Эта острота „мировых противуречий“, особенно усилившаяся и в России и на Западе к концу XIX в., отражена в романе.