Том 9. Хлеб. Разбойники. Рассказы

Сначала старик подумал, что не приехал ли Галактион занимать у него денег, — ведь слава богатого человека еще оставалась за ним, — а потом догадался по выражению лица Галактиона и по тону разговора, что дело совсем не в этом. В последнее время он сильно недолюбливал Галактиона и теперь не мог побороть в себе этого чувства. Так бы вот, кажется, все и отпечатал… На, слушай, Галактион пробовал что-то говорить, но разговор не вязался. И гость и хозяин молчали Луковников поднялся, прошелся по комнате, разгладил седую бороду и проговорил как-то в упор:

— Что, Галактион Михеич, худо?.. То-то вот и есть. И сказал себе человек: наполню житницы, накоплю сокровища. Пей, душа, веселись!.. Так я говорю? Эх, Галактион Михеич! Ведь вот умные люди, до всего, кажется, дошли, а этого не понимают.

— А разве виноват человек, если он не понимает, Тарас Семеныч?

— Кругом виноват… На то ему дан разум, — не ум, а разум. Богатство — это нож… Им можно много хорошего сделать, а делают больше зла… да.

— Опять-таки, Тарас Семеныч, и злой человек себе худа не желает… Все лучше думает сделать.

— Да, для себя… По пословице, и вор богу молится, только какая это молитва? Будем говорить пряменько, Галактион Михеич: нехорошо. Ведь я знаю, зачем ты ко мне-то пришел… Сначала я, грешным делом, подумал, что за деньгами, а потом и вижу, что совсем другое.

— Да, другое, — откликнулся Галактион, точно эхо. — Сегодня вот детей к тетке Агнии свез.

— И будешь возить по чужим дворам, когда дома угарно. Небойсь стыдно перед детьми свое зверство показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие вырастут. Вырасти-то вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!.. Жену не жалел, так хоть детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя не жалеет?

— А как вы думаете, Тарас Семеныч, бывают на свете проклятые люди? Так, от рождения?..

Луковников хотел что-то ответить, но в этот момент вошла Устенька сказать, что чай готов. Она очень удивилась, когда увидала Галактиона, и раскланялась с ним издали.

— Чай готов, папа.

— Что же, дело хорошее. Пойдем, Галактион Михеич.

Галактион тоже смутился. Он давно не видал Устеньки. Теперь это была совсем взрослая девушка, цветущая и с таким смелым лицом. В столовой несколько времени тянулась самая неловкая пауза.

— Галактион Михеич, я сегодня видела ваших детей, — заговорила первой Устенька. — Девочка такая милая и мальчик…

— Да? — спросил Галактион, не понимая. — Ах, да, дети!..

Наступила опять пауза. Устенька упорно отмалчивалась и старалась не смотреть на гостя, а потом торопливо выпила свою чашку и вышла.

— Ты вот что, Галактион Михеич, — заговорил Луковников совсем другим тоном, точно старался сгладить молодую суровость дочери. — Я знаю, что дела у тебя не совсем… Да и у кого они сейчас хороши? Все на волоске висим… Знаю, что Мышников тебя давит. А ты вот как сделай… да… Ступай к нему прямо на дом, объясни все начистоту и… одним словом, он тебе все и устроит.

— Мышников?

— Да, Мышников. Уж я-то его вот как хорошо знаю.

VI

Когда Галактион ушел, Устенька напала на отца с необыкновенным азартом.

— Папа, я решительно не понимаю, как ты можешь принимать таких ужасных людей, как этот Колобов. Он заколотил в гроб жену, бросил собственных детей, потом эта Харитина, которую он бьет… Ужасный, ужасный человек!.. У Стабровских его теперь не принимают… Это какой-то дикарь.

— И я его тоже не хвалю… да. А мне его жаль. Ведь умница и характер — железо. Только как-то вся жизнь у него вверх дном. Одним словом, несчастный человек.

— Он? Несчастный?

— Совсем несчастный! Чуть-чуть бы по-другому судьба сложилась, и он бы другой был. Такие люди не умеют гнуться, а прямо ломаются. Тогда много греха на душу взял старик Михей Зотыч, когда насильно женил его на Серафиме. Прежде-то всегда так делали, а по нынешним временам говорят, что свои глаза есть. Михей-то Зотыч думал лучше сделать, чтобы Галактион не сделал так, как брат Емельян, а оно вон что вышло.

— И Михей Зотыч тоже дрянной. Ведь это он мельницы свои сжег?

— Ну, это еще неизвестно, Устенька. Могли и сами сгореть. Мало ли что зря болтают.

— Ты, папа, всегда и всех защищаешь, а так нельзя.

— Поживешь с мое, так и сама будешь то же говорить. Мудрено ведь живого человека судить… Взять хоть твоего Стабровского: он ли не умен, он ли не хорош у себя дома, — такого человека и не сыщешь, а вышел на улицу — разбойник… Без ножа зарежет. Вот тут и суди.