Том 9. Мастер и Маргарита

Нынешних критиков и исследователей не удовлетворяют эти ясные и точные свидетельства, и в силу тех или иных групповых литературных и политических пристрастий высказывают свои соображения то в пользу давно существовавшей легенды, то, бросаясь на защиту доброго имени своего любимого писателя, ищут объяснения столь поразительного появления в творчестве Булгакова — пьесы о молодом Сталине. М. Чудакова не раз уже высказывалась в том смысле, что пьеса „Батум“ резко отличается ото всего, что было ранее написано Булгаковым, дескать, работая над пьесой, автор „вывел за пределы размышлений какие-либо моральные оценки“ (Сов. драматургия, 1988. № 5, с.216). „Сегодняшние комментаторы пьесы… напрасно, на наш взгляд, отыскивают в ней открытую конфронтацию со Сталиным. Вынужденность пьесы очевидна, и она не столько в том, на мой взгляд, что Булгаков пишет о Сталине (хотя никакими находками хитроумных уколов Сталину, будто бы заложенных в пьесе, нельзя перешибить, увы, той радости персонажей возвращению Сталина, которая господствует в пьесе, писавшейся в 1939 году), а в том, что он пишет о революционере и сочувственно изображает теперь „революционный процесс в моей отсталой стране…““ (Лит. газета, 1991, 15 мая).

Совсем по-другому, но столь же, неверно объясняет „вынужденность пьесы“ М.Петровский, на статью которого я уже ссылался. По мнению критика, начавшиеся аресты побудили писателя написать эту пьесу: „…а Елена Сергеевна, этот добросовестный Регистр новоявленного Мольера-Булгакова, заносила в дневник хронику репрессий, обступавших квартирку затравленного драматурга все более тесным кольцом. Ситуация требовала осмысления, и вот эта задача, а не намерение, польстить и спастись, породила „Батум““ (Театр, 1990, № 2, с.162).

Действительно в „Дневнике Елены Булгаковой“ есть много записей об арестах, но как различна ее реакция… Естественно, она сочувствует Анне Ахматовой, которая приехала в Москву похлопотать за арестованную знакомую, а перед этим „приехала хлопотать за Осипа Мандельштама“. „12 октября 1933 г. Утром звонок Оли: арестованы Николай Эрдман и Масс. Говорит за какие-то сатирические басни. Миша нахмурился… Ночью М.А. сжег часть своего романа“. Естественно, Булгаковы сочувствуют и близкому другу В. Дмитриеву, у которого арестовали жену, арестованной Наталье Венкстерн. Но бывало и возвращались: режиссер Вольф, „М.А. слышал, что вернули в Большой театра арестованных несколько месяцев назад Смольцова и Кудрявцеву — привезли их на линкольне…. — что получат жалованье за восемь месяцев и путевки в дом отдыха.

А во МХАТе, говорят, арестован Степун“.

Слухи, звонки, печальные известия о судьбах знакомых им людей порождали в душе сложные и противоречивые чувства, в том числе и чувство обреченности, незащищенности от случайных наговоров, сплетен. Но дом Булгаковых оставался неприкасаемым: „29 ноября 1934 г. Действительно, вчера на „Турбиных“ были Генеральный секретарь, Киров и Жданов. Это мне в Театре сказали. Яншин говорил, что играли хорошо и что Генеральный секретарь аплодировал много в конце спектакля“. И это после отказа в заграничной поездке, значит, над Булгаковым снова раскинут защитный зонтик: зря аплодировать Сталин не будет, пусть смотрят, что он аплодирует автору „Дней Турбиных“.

Когда Булгаков начал работать над „Батумом“, стали сгущаться тучи над Киршоном, Авербахом, Литовским, Афиногеновым и многими другими, которые все эти годы травили его, не допускали пьесы до сцены, не выпустили его за границу, о которой он так мечтал написать книгу путешествий… Сообщение в газетах об аресте Ягоды и привлечении его к суду за преступления уголовного характера порадовало Булгаковых: „Отрадно думать, что есть Немезида и для таких людей“, — записывает Е.С. Булгакова. Потом эта тема возмездия будет все чаще и чаще повторяться: „Слухи о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладно. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла судьба и для них?“ „В „Советском искусстве“ сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Гнусная гадина. Сколько он зла натворил на этом месте“. Вечером пришел либреттист Смирнов, „говорил, что арестован Литовский. Ну, уж это было бы слишком хорошо“. Но вскоре Литовский „опять выплыл“ опять получил „место и чин, — все будет по-старому. Литовский — это символ“ (Дневник, с.41, 201, 137,140,152,166, 205).

Значит, Немезида не всесильна, некоторые из негодяев ускользали от ее беспощадного меча а потом, двадцать лет спустя, еще пытались „кусать“ Булгакова и др., оправдывая свои палаческие действия в 20-30-е годы.