Том 9. Неуловимая Фламини

— Но ведь прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она узнала о ваших с Камоттом делишках?

— Так начались скитания во мгле, приведшие ее к гибели, — угрюмо-торжественно проговорил он. — И вела ее моя рука.

— Вы не возражаете, если я закурю? — спросил я.

— Нисколько, мистер Холман. — Он был сама вежливость. — И Бонни Адамс зарезал тоже я. Вы это, видимо, подозревали?

— В некотором роде. А кого еще я мог подозревать? Но мне до сих пор не понятно за что.

— Вы простите меня, но в настоящий момент личное объяснение мне не по силам. После вашего звонка у меня было достаточно времени, чтобы все приготовить.

— Что приготовить? — не понял я.

— Вы найдете все необходимое в цокольном помещении. Пленка уже заправлена в аппарат. На том же столе лежит письмо от моей дочери. Там же подписанное мной признание. Кажется, я ничего не забыл? Я дважды проверил, не забыл ли я кого. Гейл, Бонни, Вилсон, Бридже и Камотт. Просмотрев фильм, прочитав письмо и мое признание, вы поймете, что дальнейших объяснений вам не нужно, мистер Холман. Вы конечно же найдете сами дорогу обратно? Я буду вам очень признателен, если вы час-другой помедлите с вызовом полиции. Впрочем, если вы сочтете это невозможным, я пойму вас.

— Как вам угодно, мистер Камерон, — бесцветно проговорил я.

Я почти дошел до двери, когда меня снова настиг его голос:

— Я до сих пор не понимаю одного, мистер Холман. Бонни объяснила мне, что фильм делался в целях подстраховки, чтобы заставить Трисию молчать и чтобы нажать на меня в случае, если я взбрыкну. Но не ранее. Бонни не понимала, как ко мне попал этот фильм. А я получил его обычной почтой вместе с письмом моей дочери. По какой-то невообразимой ассоциации Бонни это показалось смешным. Если подумать, все решил этот ее смех. Я шел, чтобы убить ее, однако моя решимость совсем ослабла. Но этот звук ее смеха вверг меня в безумие. В тот момент мне только хотелось заставить ее замолчать. Я всаживал в нее нож снова и снова, но — странно, мистер Холман! — даже после того, как я убедился, что она мертва, смех ее все продолжал звучать в моих ушах.

Закрыв за собой дверь кабинета, я спустился в цокольный этаж. Там все было приготовлено, как он и описал. Я включил проектор и стал смотреть, присев на край стола.

Меня ожидало омерзительное зрелище. Мужчина и две женщины. Мужчина, занимающийся любовью — если это можно так назвать — с одной женщиной, потом другая женщина, занимающаяся любовью с той же самой женщиной. Первая женщина — несомненно, Трисия Камерон, мужчина — Билл Вилсон, а другая — Бонни Адамс. Самое невыносимое заключалось в том, что Трисия Камерон явно пребывала в шоке. Я понял это по ее ошеломленному взгляду, по тому, как вздрагивало ее тело. Вилсон вел себя как животное и играл свою роль в своем роде даже мастерски. Причем эта девка Адамс, очевидно, получала удовольствие, что сразу бросалось в глаза. Чем больше рыжеволосая девушка отступала, тем с большим наслаждением эта сука вынуждала ее вступать во все более извращенные сношения. К моменту, когда пленка кончилась, у меня возникло чувство, что мир уже никогда не будет чист.

Я выключил проектор и зажег настольную лампу. Письмо лежало поверх исповеди Камерона. Я начал читать:

«Как я понимаю, ты уже посмотрел фильм. Может быть, ты сочтешь его достаточно увлекательным, чтобы включить в продажу вместе с остальной твоей продукцией? Я даже придумала неплохой подзаголовок: „В главной роли Трисия Камерон, развратная дочь уважаемого гражданина Клайда Камерона“. Можешь разослать объявления в рекламные газеты: „Торгово-банковский трест Камерона счастлив предложить вам мировую премьеру — „Совокупление“! Смотрите, как дочь Камерона делает это с мужчинами! Смотрите, как она делает это с женщинами!“

Так поступили со мной твои друзья, милый папочка. Я умоляла их на коленях, а они потешались надо мной. Они так смеялись, что не сразу смогли начать меня насиловать, но, разумеется, быстро с этим справились. Моя беда в том, что я ничего не могу забыть. Я не могу отмыть эту грязь. Есть только один способ забыть обо всем — навсегда. Поэтому — и я надеюсь, что ты простишь своей дочери ее эмоциональность, — я хочу покончить с собой. Сегодня. Я работаю здесь официанткой, моего настоящего имени никто не знает. Когда они найдут мое тело, решат, что я просто старомодная провинциалка, которая считала беременность слишком постыдной! Но я действительно не могу смириться с мыслью, что ношу ребенка Вилсона, тем более зачатого подобным образом. Уверена, милый папочка, что ты меня поймешь, и надеюсь, не смутишься, даже если будет названо мое настоящее имя. Я словно наяву вижу, как ты восхищенно качаешь головой и говоришь: „Сильна малышка! Как мило с ее стороны избавить меня от хлопот!“

Что ж, прощай, милый папочка! Желаю тебе гореть в аду!»

Под письмом стояла выведенная полудетским почерком подпись: «Трисия».