Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877

— И к тому же, — продолжал Нежданов, — я обязан остаться здесь. Вы ничего не знаете, но я хочу, я чувствую, что должен вам всё сказать. — Он подступил к Марианне и схватил ее за руку. Она ее не приняла — и только посмотрела ему в лицо. — Послушайте! — воскликнул она внезапным, сильным порывом. — Послушайте меня! — И тотчас же, не садясь ни на одно из двух-трех стульев, находившихся в комнате, продолжая стоять перед Марианной и держать ее руку, Нежданов с увлечением, с жаром, с неожиданным для него самого красноречием сообщил Марианне свои планы, намерения, причину, заставившую его принять предложение Сипягина, — все свои связи, знакомства, свое прошедшее, всё, что он скрывал, что никому не высказывал! Он упомянул о полученных письмах, о Василии Николаевиче, обо всем — даже о Силине! Он говорил торопливо, без запинки, без малейшего колебанья — словно он упрекал себя в том, что до сих пор не посвятил Марианны во все свои тайны, словно извинялся перед нею. Она его слушала внимательно, жадно; на первых порах она изумилась… Но это чувство тотчас исчезло. Благодарность, гордость, преданность, решимость — вот чем переполнялась ее душа. Ее лицо, ее глаза засияли; она положила другую свою руку на руку Нежданова — ее губы раскрылись восторженно… Она вдруг страшно похорошела!

Он остановился наконец — глянул на нее и как будто впервые увидал это лицо, которое в то же время так было и дорого ему и так знакомо.

Он вздохнул сильно, глубоко…

— Ах, как я хорошо сделал, что вам всё сказал! — едва могли шепнуть его губы.

— Да, хорошо… хорошо! — повторила она тоже шёпотом. Она невольно подражала ему, да и голос ее угас — И значит, вы знаете, — продолжала она, — что я в вашем распоряжении, что я хочу быть тоже полезной вашему делу, что я готова сделать всё, что будет нужно, пойти куда прикажут, что я всегда, всею душою, желала того же, что и вы…

Она тоже умолкла. Еще одно слово — и у ней брызнули бы слезы умиления. Всё ее крепкое существо стало внезапно мягко как воск. Жажда деятельности, жертвы, жертвы немедленной — вот чем она томилась.

Чьи-то шаги послышались за дверью — осторожные, быстрые, легкие шаги.

Марианна вдруг выпрямилась, освободила свои руки — и вся тотчас переменилась и повеселела. Что-то презрительное, что-то удалое мелькнуло по ее лицу.

— Я знаю, кто нас подслушивает в эту минуту, — проговорила она так громко, что в коридоре явственным отзвучием раздавалось каждое ее слово, — г-жа Сипягина подслушивает нас… но мне это совершенно всё равно.

Шорох шагов прекратился.

— Так как же? — обратилась Марианна к Нежданову, — что же мне делать? как помочь вам? Говорите… говорите скорей! Что делать?

— Что? — промолвил Нежданов. — Я еще не знаю… Я получил от Маркелова записку…

— Когда? Когда?

— Сегодня вечером. Надо мне ехать завтра с ним к Соломину на завод.

— Да… да… Вот еще славный человек — Маркелов! Вот настоящий друг!

— Такой же, как я?

Марианна глянула прямо в лицо Нежданову.

— Нет — не такой же.

— Как?..

Она вдруг отвернулась.

— Ах! да разве вы не знаете, чем вы для меня стали и что я чувствую в эту минуту…

Сердце Нежданова сильно забилось и взор опустился невольно. Эта девушка, которая полюбила его — его, бездомного горемыку, — которая ему доверяется, которая готова идти за ним, вместе с ним, к одной и той же цели, — эта чудесная девушка — Марианна — в это мгновенье стала для Нежданова воплощением всего хорошего, правдивого на земле, воплощением неиспытанной им семейной, сестриной, женской любви, — воплощением родины, счастья, борьбы, свободы!

Он поднял голову — и увидал ее глаза, снова на него обращенные…

О, как проникал их светлый, славный взгляд в самую глубь его души!

— Итак, — начал он неверным голосом, — я еду завтра… И когда я вернусь оттуда, я скажу… вам… (ему вдруг стало неловко говорить Марианне «вы»), скажу вам, что узнаю, что будет решено. Отныне всё, что я буду делать, всё, что я буду думать, — всё, всё сперва узнаешь… ты.

— О мой друг! — воскликнула Марианна и опять схватила его руку. — Я то же самое обещаю тебе!

Это «тебе» вышло у ней так легко и просто, как будто иначе и нельзя было — как будто это было товарищеское «ты».

— А письмо можно видеть?

— Вот оно, вот.

Марианна пробежала письмо и чуть не с благоговением подняла на него взор.

— На тебя возлагают такие важные поручения?

Он улыбнулся ей в ответ и спрятал письмо в карман.

— Странно, — промолвил он, — ведь мы объяснились друг другу в любви — мы любим друг друга, — а ни слова об этом между нами не было.

— К чему? — шепнула Марианна и вдруг бросилась к нему на шею, притиснула свою голову к его плечу… Но они даже не поцеловались — это было бы пошло и почему-то жутко, так по крайней мере чувствовали они оба, — и тотчас же разошлись, крепко-крепко стиснув друг другу руку.

Марианна вернулась за свечой, которую оставила на подоконнике пустой комнаты, — и только тут нашло на нее нечто вроде недоумения. Она погасила ее и в глубокой темноте, быстроскользнув по коридору, вернулась в свою комнату, разделась и легла в той же для нее почему-то отрадной темноте.

XVI