Том 9. Письма 1915-1968

Теперь дальше — о Дербенте. Я напишу тебе из Дербента сейчас же, и тогда выяснится — поедем ли мы в Дербент (надо будет узнать прежде всего, как там с продуктами и жарой) или же в Сухум, где тоже не плохо <>

Поездкой я очень доволен — она дает мне большой опыт и много материала. Ездить совсем не так страшно, как думают. Даже я, при всей своей непрактичности, ухитрился получить в Элисте полкило сахара и папирос. Нужна только выносливость i/t^J невзыскательность. Думаю, что Р. бы не выдержал. Одна поездка в Элисту на грузовой машине с пьяными шоферами, в самумах пыли привела бы его в трепет.

Калмыцкая степь прекрасна. Впервые я видел в ней миражи. Был полдень, шофер остановил машину и сказал — «мираж дорогу закрывает, нельзя ехать». Шагах в ста степь переходила в море, в нем были видны пышные, зеленые острова. Потом мираж растаял, а острова оказались вершинами курганов. Второй мираж был еще интереснее — в воздухе, выше горизонта, шли сотни верблюдов исполинского роста. Потом мы видели этих верблюдов километров за 70. В степи (сейчас она вся покрыта ковылем и полынью) изумительный воздух, особенно утром. Видно на десятки верст. Пенье жаворонков превращается в сплошпой гром. Журавли стоят генералами вдоль дороги, орлы сидят па грудах костей (вдоль дороги очень часто попадаются скелеты верблюдов и овец — последствия суровой зимы). Над степью необыкновенные облака, радуги, отдаленные грозы, а у калмыцких кибиток — стаи борзых. Я был в кибитках, и при мне калмыки варили похлебку из сусликов и калмыцкий чай (спрессованный из целых листьев, его рубят топором). Народ дикий, с загадочными бесстрастными лицами, очень молчаливый и мрачный. Ночевали мы в пути в сторожевых кордонах — глинобитных мазанках в степи — и расписывались в подорожной книге (совсем как в пушкинские времепа).

Элиста поражает тем, что после 300 километров степи, где мы встретили всего 5–6 человек калмыков и ни одного поселка, вдруг в балке открываются белые кубические дома — точпая копия домов Корбюзье. Сразу это кажется диким и неправдоподобным — бетонные воздушные балконы Корбюзье и к ним привязаны двугорбые верблюды, повейшие постройки и туземпые заборы из камыша, чтобы задерживать летучие пески. Вокруг заборов нарастают барханы. В Элисте встретили меня очень хорошо — пред-совнаркома отменил прием посетителей и три часа беседовал со мной. Калмыки — еще скифы, а русские в Элисте — всяческий сброд, много самозванцев и жулья. Кстати, если будешь ехать через Астрахань, то помни, что это единственный в СССР город, где собрались все воры и шатается множество бродячего шалого люда. На пристанях вырывают из рук вещи и каждый час — кровавые драки. Особенно будь осторожна с Димом при погрузке парохода — крючники не считаются с пассажирами и могут искалечить.

Если поедешь по Волге и возьмешь сахару, хлеба, печенья и колбасы, то отдохнешь прекрасно. Возьми одно-местпую каюту (I и II класса нет, их слили в один). На пристанях будешь покупать молоко и яйца. Обеды на пароходах очепь дорогие (3 р.) и микроскопические.

В Астрахани я останавливался у нашего корреспондента Николаева. Он чудеспый человек и принял меня прекрасно.

Какая чудесная здесь рыба — по только на промыслах. В городе рыбы нет и копченая вобла стоит 1 р. — 1р. 25 коп.

Как Дим? Напиши. Был ли Роскин? Передай ему привет. Не раздумал ли Новогрудский ехать в Дербент? Фра-ерману я послал открытку.

Я здоров, очень загорел.

Все, о чем не успел написать, напишу завтра. Меня очень мучает мысль, что в Москве скверно и жарко и вам трудно.

Целую тебя и Дима-Передима. Привет Драгичам и Оле.

Твой Кот.

В дорогу необходимо взять командировку, иначе трудно с билетами. Кроме того, кое-где командировочным дают немного продуктов.

Е. С. ЗАГОРСКОЙ-ПАУСТОВСКОЙ

30 мая 1931 г. Гурьев

Когда это письмо дойдет до тебя, я уже, очевидно, буду в Астрахани. Отсюда письма до Москвы идут 20 дней. Во всяком случае, оно пойдет с первым пароходом, с которым и я уеду отсюда. Пароход придет 4 июпя. Но все-таки пишу.

Сегодня послал тебе телеграмму о своем приезде в Гурьев.

В Гурьеве мне придется пробыть дольше, чем я предполагал, по я не жалею. Попал в такую дичь, что самому не верится. Я уже в Азии, или, как здесь говорят, «на бухарской стороне». Переход к Азии действительно очень резок и недаром Урал — граница Азии (Гурьев — на Урале, в 18 километрах от моря). Около Гурьева Касп. море совершенно прозрачное, зеленоватое и па нем — небольшие острова из чистого ослепительно белого песка. Азиатский берег видеп очень далеко белой яркой полосой. В устье Урала — гигантские камыши выше бортов парохода. Река очень узкая, и пароход идет почти вплотную с берегами и спугивает из камышей множество цапель.

Гурьев открывается вдали весь в дыму кизяка, в глинобитных кубических домах в половину человеческого роста, как бы высыпанных из мешка, в тысячах верблюдов, облезлых псов, киргизов и рыбачьих лайб. Над всем этим стоит дикая пыль, закрывающая солнце.