Том 9. Письма 1915-1968

Святая боль. Снега на бурых полях. Я пускаюсь в новую, рискованную авантюру. Еду в Молодечно. Есть во мне дух флибустьеров, поэтов, безвестных бродяг. Жить так хорошо, так узорно прошлое, так осветозарено будущее.

Вот моя первая запись. Немного делового — Николаши нет в Смоленске, заеду к нему в Молодечно, быть может, там и останусь. Тоскливо, но легко.

Константин.

Е. С. ЗАГОРСКОЙ

5 ноября 1915 г. Молодечно, 11 вечера

Снова ночь без сна. Вагон напоминает ночлежку. В Минске оставил вещи и уехал в Молодечно. Там дождь, было холодно, чуждо и хмуро. В Молод, по дикой, небывалой грязи искал лазарет Сабашниковского отряда. Нашел за городом, в здании какого-то винокуренного завода. Никого не застал. Все наши — в летучке за 50 верст отсюда. Стало так одиноко и скверно на душе. Сижу сейчас в нетопленной, угрюмой комнате, пишу, здешние братья играют в «двадцать одно» и рассказывают скверные анекдоты. Полное безделье, гнилая скука, какое-то глухое, провинциальное болото. Таким показался мне отряд. Сестры вульгарные и малосимпатичные. Через два часа, ночью придет какой-то случайный поезд, с которым я еду обратно в Минск. Из Минска выеду в Замирье. Очевидно, в Минске придется просидеть в ожидании поезда около суток. Все это очень рискованно, если принять во внимание, что у меня в кармане около пяти рублей. Пока это меня занимает. Хотя я от дороги немного устал. Из За-мирья напишу все определенно. Для меня все яснее и яснее лишь то, что на рождество буду в Ефремове.

Пиши в штаб 4-ой армии, подвижной склад В. С. Г., для меня. Как Эмма? Я не могу вспомнить без улыбки те боязливые взгляды вскользь, которые ты на него бросала на вокзале. Право же, он не так уж страшен. Не надо боли. У меня такое чувство, что впереди ждет что-то хорошее, хорошее. Я этому так верю, миледи. Привет всем, даже Вас, Павловичу.

Твой Константин.

Е. С. ЗАГОРСКОЙ

10 ноября 1915 г.

Романин тебе все расскажет. Ты поймешь, что ехать в отряд не надо. У нас теперь все новое и скверное. Приеду на рождество. Я спешу, ждет лошадь — еду в Снов, Стволовиж, Шевели-Ляховичи. Ищем беженцев.

Бывает радостное чувство выздоровления после тяжелой болезни, радостное чувство роста — то же и со мной. Никогда еще радость любить, радость жизни не были так сильны во мне. Вечером напишу побольше. Меня ждут.

Твой Котик.

Во мне что-то новое, и об этом новом я хочу говорить так много, много. Может быть, с непривычки.

Е. С. ЗАГОРСКОЙ

11 ноября 1915 г. Фолъв. Зафилины

Вчера утром выехал верхом к позициям — искать беженцев. Ущел от грязной и противной отрядной жизни. Был первый мороз, лужицы подмерзли и звонко потрескивали под копытами. Сразу овеяло меня зимней свежестью, глубокой тишиной полей. Дорога все время шла перелесками, изредка погромыхивала канонада.

Заехал в Снов — там мы были с Романиным, там я написал «Далекие звоны усталого моря». Остановился отдохнуть на питательном пункте у земцев. В теплой уютной палатке пил у них чай. Говорил со скромным, застенчивым прапорщиком о Москве, о Художественном театре.

По путаным глухим дорогам, мимо заброшенных фольварков проехал в м. Своятычи. Тихо подремывал и пушил cfifer. Все сильнее и сильнее била артиллерия, наши готовились брать Барановичи.

В Своятычах меня пригласил к себе деревенский священник. Уныло и долго он рассказывал мне о своей семье, которую отвез в Рязанскую губернию, о разорении, голоде, о проигранной кампании. В комнате было накурено» Жалобно дребезжали стекла. Зашли в церковь. Сквозь раз* битые стекла дул по алтарям ветер, нео сухой, колючий снег.

И на душе было смутно, была какая-то тихая затушеванная радость. Вспомнилось почему-то Детство и хотелось, как тогда, безотчетно и ясно верить.

По длинной липовой аллее проехал в Шевели, к Леве и Ляхману. В Шевелях отряда не застал, он куда-то передвинулся. Поехал искать ночлег* После оттепели деревья покрылись прозрачной ледяной пленкой и странпо играли багровыми цветами заката. Леса тянулись, как сказка.

По дороге встретил Гуго Ляхмана. Встретились на улице глухой деревушки, в сумерки. Стояли и разговаривали около своих лошадей. На пустынной улице, в конце которой широко таял холодный зимний закат, в безвестной нищей деревушке мы вспоминали нашу встречу у Филиппова, мои проводы на Александровский вокзал. И снова меня поразила жизнь своей причудливостью. Лях* ман затащил меня к себе в отряд. Стоят они в фольварке Зафилипы, среди леса. У них тишина и налаженная спокойная работа. Отряд симпатичный.

На следующий день утром прискакал на взмыленной, взъерошенной лошаденке Клим Фридриховский. Шумно и восторженно меня встретил. Он по-прежнему влюбляется в сестер, дурит, пускается в меланхолию, играет на скрипке. Со слезами вспоминали Одессу.

Поехал от них в метель. Сбился с пути — выручила моя лошадь. В вихре снега часто маячили по сторонам ветряные мельницы. Проехал в м. Ведьму, к позициям. Изредка немцы били по окраине деревни тяжелыми снарядами. Моя лошаденка испугалась — стала драться и становиться на дыбы.