Том 9. Письма 1915-1968

Дорогой Дмитрий Борисович, — два последние дня я все время думал над сюжетом оперы, писал, рвал и выбрасывал написанное и, в конце концов, убедился, что ничего не получится. Очевидно, в самом замысле есть какая-то скрытая фальшь и надуманность, и это, как обычно, мстит за себя и накладывает на всю вещь (особенно на конец) отпечаток слащавости и искусственности.

Чем больше я мучаюсь над этим «шотландским» сюжетом, тем яснее мне становится, что оперу следует писать по первому «Северному рассказу». От добра добра не ищут.

Если Вы не окончательно махнули на меня рукой, то перечитайте рассказ, подумайте над ним, и, мне кажется, Вы со мной согласитесь. Он современен в подлинном значении этого слова (сейчас ведь понятие современности очень вульгарно подменяют понятием злободневности), и с этой стороны нам нечего опасаться, если опера удастся, то, как все хорошие вещи, она в самой себе будет нести право на существование, на победу, на долгую жизнь.

В «Северный рассказ» можно ввести сцены, которые придадут всей вещи особую музыкальность. Перевести «Северный рассказ» на язык оперы сравнительно легко. В нем — живые люди, а здесь, в «шотландском» сюжете, люди схематичны. Я их плохо вижу и сбиваюсь то на диккенсовский, то на стивенсоновский круг героев.

Подумайте, не сердитесь на меня за эту невероятную «волынку» с сюжетом и решайте. Я чувствую себя преступником перед Вами, и это меня удручает, так как с первой же встречи у меня создалось убеждение, что мы с Вами могли бы прекрасно сработаться.

Жду вашего ответа.

Ваш К. Паустовский.

С. М. НАВАШИНУ

8 апреля 1941 г. Москва

Серяк, — пишу, как ты просил, через копирку. Как ты себя чувствуешь? Не изводят ли тебя самолеты, они там ревут круглые сутки.

Звэра очень торопится, бежит на Пятницкую купить тебе цветок. Сейчас придут дезинфекторы. Два раза приходили санитарные врачи и вели себя так, как будто у нас чума. По случаю дезинфекторов сегодняшнюю передачу тебе отвезет Елизавета Сафроновна. Она сияет, заранее предчувствуя удовольствия от этой не меньше чем десятичасовой поездки.

Новости: пришел английский выпуск «Интернациональной литературы», — там напечатан перевод «Парусного мастера». Звэра говорит, что перевод очень хороший. Сегодня в «Правде» напечатана большая заметка о съемке фильма «Лермонтов». Вчера Звэра с Рувцом была на собрании лермонтоведов в Театральном о — ве. Лермонтоведы… выли от негодования и требовали запрещения пьесы, говорили о том, что я — гордый автор, считающий их ничтожествами… Самое пикантное, что Бродский обрушился на пьесу, тогда как у меня лежит в столе его письменный отзыв о пьесе, где он ее в общем хвалит. Лермонтоведам отвечал Левидов — очень резко и хорошо. Сегодня придет Рувец — он кипит от негодования.

Новости из газет: греки отбили первый натиск немцев и перешли в контрнаступление. Сербы перешли границу Албании. Командующим английскими войсками в Югославии назначен Уэйвелл. Пришли дезинфекторы — они очень боятся Фунтика. Поэтому кончаю.

Целую тебя крепко. Коста.

С. М. НАВАШИНУ

18 апреля 1941 г.

Уже хожу, но пока что быстро устаю, и приходится иногда ложиться. Сегодня пойду посмотрю на Мо-сква-реку, говорят, начался ледоход.

Окончил «заявку» на пьесу — завтра отошлю в МХАТ и в Комитет по делам искусств. Пришла «вырезка» о том, что «Лермонтов» будет идти в Молотове. Вчера вечером приходил Рувец, — «Первую любовь» наконец разрешили, но только в Москве и только в двух театрах — у Дудина и у Кричко с условием, что Рувец изменит название — вместо «Первой любви» — «Собака Динго».

Рувец согласился и теперь страдает. Он совершенно вымотан.

Звэра вот уже три дня безуспешно ловит Альберта. Сегодня напишу письмо директору Союздетфильма Юткевичу по поводу «альбертовского» поведения. Он продолжает прятаться, — должно быть, что-нибудь напакостил в сценарии.

Арон ходит, по его собственному выражению, «распустив хвост» из-за хвалебной статьи в «Правде».

Приходила Мальва, трепалась часа три. Принесла несколько свеженьких анекдотов. Получил странное письмо от Никитина из Ленинграда, полное туманных намеков на измену московских друзей (насколько я понимаю, он намекает на Федина). Он болен, судя по тону письма, капризничает, зовет нас на лето в какие-то Колломяки под Ленинградом.

Вовка пишет исследования о Бунине, придет совещаться. Бунина он, кстати, читал очень мало

У нас тихо, мирно, красиво, уже много солнца, и Фунтик спит весь день на солнечных пятнах. Лиза готовится к пасхе. Я работаю в твоей комнате, здесь очень удобно, тепло, много света.

Звэра мне не дает курить, думает, что от папирос у меня сделается гангрена. Не очень скучай, все устроится хорошо, и, может быть, нам удастся уехать из Москвы пораньше. Целую тебя крепко.

Коста.

С. А. БОНДАРИНУ

6 мая 1941 г.

Сережа, дорогой, спасибо за открытку.

Севастополь я люблю и прожил в нем как-то всю зиму (когда писал «Черное море») в «Приморской гостинице» — на берегу Артиллерийской бухты, около базара. Обязательно побывайте на Северной стороне, на Английском кладбище и в Балаклаве.

Особенно хороши севастопольские сумерки.