Том 9. По дикому Курдистану. Капитан Кайман

— Лавка пряностей и кофейня. Сзади опиумная и винный трактир для простого люда; сюда же могут входить только благородные господа, — объяснил он мне с самодовольным лицом.

Я, могу сказать, радовался, что сейчас буду пить это вино. Это красный, густой и невероятно крепкий напиток — достаточно трех глотков, чтобы человека, ни разу не пившего вина, привести в состояние ужасного опьянения. Селим любил питие Ноя, но я был убежден, что кружка его окажется сильней его.

Тут пришел хозяин с литровыми, наверное, кружками. Хм, бедняга Селим-ага! Я покатал во рту немного вина. Вино пострадало при перевозке, но было вполне терпимо.

— Ну, ваша честь, как оно? — спросил хозяин.

— Оно таково, что я дам, пожалуй, за кружку двадцать пиастров.

— Господин, этого же мало, очень мало! За двадцать пиастров я принесу тебе другого.

— В той стране, где оно делается, я дал бы тебе по здешним деньгам за эту кружку четыре пиастра. Ты видишь, я хочу хорошо заплатить, но если тебе этого недостаточно, то забери его! — Я встал.

— Какое мне принести?

— Никакого! Я выпью лишь этого за двадцать пиастров, которого ты мог бы мне отпустить и за пятнадцать. Не дашь, я уйду, и пей его сам.

— Его выпьет его честь Селим-ага.

— Он пойдет со мной.

— Дай двадцать пять.

— Нет.

— Двадцать три.

— Доброй ночи, старик! — Я открыл дверь.

— Вернись, эфенди! Пей его за двадцать пиастров, мне главное — видеть тебя в моем доме.

Сделка была заключена, и довольно выгодно для хозяина, который, взяв у меня деньги, удалился со скрытой усмешкой. Ага втянул в себя немножко вина, затем сделал большой глоток.

— Аллах-иль-Аллах! Валлахи-биллахи-таллахи! Такого я еще никогда не вкушал. Ты думаешь, оно хорошо от больной системы, эмир?

— Очень хорошо!

— О, если бы это знала Мерсина!

— У нее тоже есть система?

— И очень жаждущая, эфенди!

Он сделал второй и тут же третий глоток.

— Неудивительно, — сказал я. — Ей приходится много заботиться, хлопотать и работать.

— Не для меня, это знает сам Аллах!

— Для твоих пленников!

— Она приносит им раз в день еду, хлеб и мучную воду.

— Сколько тебе дает мутеселлим за каждого пленника?

— Тридцать пара каждый день.

То есть примерно пятнадцать пфеннигов! От этой суммы наверняка половина застревала в руках Селима.

— А сколько ты получаешь за надзор?

— Два пиастра ежедневно, которых я, правда, еще никогда не получал. Разве стоит удивляться тогда, что я еще не знаю этого великолепного лекарства.

Он заново глотнул.

— Два пиастра? Это очень мало, тем более что заключенные доставляют тебе немало хлопот.

— Хлопот? Ни капли! Что это я должен доставлять самому себе хлопоты с этими сволочами? Я хожу раз в день в тюрьму, чтобы посмотреть, не умер ли один из них.

— Когда ты это делаешь?

— Когда мне это удобно.

— И ночью?

— Да, если я днем забыл и ночью как раз по случаю вышел. Валлахи, я вспомнил, что сегодня я еще не был там.

— Мой приход помешал тебе.

— Это так, эфенди.

— Значит, ты сейчас идешь для проверки?

— Не пойду.

— Почему же нет?

— Эти парни не стоят того, чтобы я для них старался!

— Верно! Но не теряешь ли ты так уважение?

— Какое уважение?

— Ты же ага, офицер высокого чина. Твои арнауты и унтер-офицеры должны тебя бояться! Не так ли?

— Да, они боятся. Аллахом клянусь, боятся! — заверил он.

— И сержант в тюрьме?

— И этот. Естественно! Этот мазир вообще строптивая собака. Он просто обязан бояться!

— Тогда ты должен хорошо за ним смотреть, порой заставать его врасплох и проверять, точно ли он исполняет службу, иначе он никогда не будет бояться тебя!

— Я сделаю так, да, клянусь Аллахом, сделаю!

— Если он твердо знает, что ты не придешь, то он сидит, наверное, у хозяина кофейни или у танцовщиц и высмеивает тебя!

— Пусть только попытается! Я приготовлю ему сюрприз, сегодня, нет, уже сейчас. Эмир, давай мы с тобой его озадачим?

Я остерегся высказать сомнение по поводу, имею ли я право на вход в тюрьму; напротив, я притворился, как будто оказываю Селиму-аге честь тем, что сопровождаю его.

— А достоин ли этот парень увидеть лик эмира?

— Ты же сопровождаешь меня не ради него, а ради меня.

— Тогда и мне должны оказать честь, причитающуюся эмиру и эфенди, который изучал закон.

— Само собой! Будет так, как будто меня сопровождает сам мутасаррыф. Ты проведешь инспекцию в тюрьме.

— Тогда я иду с тобой, я убежден, что эти арнауты не примут меня за какого-нибудь хаваса.

Вино оставалось у него лишь на дне кружки, я осушал свою кружку с такой же скоростью. Его глаза стали маленькими, кончики его усов поднялись в предвкушении скандала.

— Не выпьем ли еще по кружке, Селим-ага?

— Если тебе угодно, эфенди, пей. Я жажду разоблачить этого мазира. Мы еще вернемся сюда завтра.

Сержант был лишь отговоркой, в действительности же добрый человек ага, должно быть, уже почувствовал коварство этого вина из Тюрбеди Хайдари. Ага отложил в сторону трубку и немного неуверенно поднялся на ноги.

— Как показался табак? — осведомился он.

Я догадался о причине вопроса и потому отвечал так:

— Плохой табак. От него болит и кружится голова.