Том 9. По экватору. Таинственный незнакомец

Мы прибыли, вместе с толпой втиснулись в огромный зал таможни, и качались обычные в таких случаях терзания: каждый проталкивался к середине и молил, чтобы его багаж осмотрели первым; в зале стоял гул голосов и стук открываемых и закрываемых крышек. Мне казалось, что я совершенно беспомощен; лучше всего не ввязываться, бросить багаж и уйти. Я не знаю языка, я ничего не смогу добиться. Но тут мимо проходил высокий красивый мужчина в нарядной форме; я догадался, что это начальник вокзала, и вдруг вспомнил о письме. Я подбежал к нему и сунул ему в руки конверт. Он вынул оттуда письмо и, как только взгляд его упал на королевский герб в уголке, снял фуражку, театрально поклонился и сказал по-английски:

— Где ваш багаж? Покажите мне, пожалуйста.

Я указал ему на гору. Никто к ней не прикасался, она никого не интересовала, все попытки моих домашних привлечь к ней внимание оказались тщетными, чего нельзя было сказать разве лишь о сундуке с вещами, на которые налагалась пошлина: его как раз открывали. Мой чиновник сказал:

— Прекратите! Заприте сундук! А теперь пометьте его. Пометьте все остальное. Теперь пойдемте и покажите мне, пожалуйста, наш ручной багаж.

Он пробрался сквозь толпу ожидающих к барьеру, я за ним, и он опять выразительно, по-военному, приказал:

— Пометьте эти вещи, весь багаж.

Потом он снял фуражку, снова поклонился и отошел от нас. К этому времени особое к нам внимание выавало изумление у всей массы пассажиров, вокруг шептали, что здесь королевская семья и это их багаж пометили; и когда мы шли к двери под обстрелом направленных на нас взглядов, мне было очень приятно сознавать, что все мне завидуют.

Впрочем, вскоре произошла авария. Карманы моего пальто были набиты немецкими сигарами и холщовыми пачками американского табака, и это пальто, перекинутое через руку нашего носильщика, постепенно сползало вниз. Как раз в то мгновение, когда последний из моей семьи проходил мимо часовых у двери, несколько пачек вывалилось на пол. Часовой кинулся к ним, собрал в охапку, указал мне снова на таможенный зал и повел впереди себя сквозь длинный строй пассажиров обратно, при этом он говорил без умолку и дьявольски ликовал, пассажиры улыбались тихой, счастливой улыбкой, а я пытался делать вид, что мое самолюбие не задето и я не чувствую себя ни капельки опозоренным перед этими злорадствующими людьми, которые так недавно мне завидовали. Однако в душе я чувствовал себя жестоко униженным.

Когда мы прошли две трети длинного пути и муки мои достигли предела, откуда-то показался величавый начальник вокзала; часовой бросил меня и кинулся за ним; по возбужденной жестикуляции солдата я понял, что он докладывает об этом бесславном деле. Начальник был явно возмущен. Быстрым шагом направился он ко мне и, когда подошел ближе, разразился бурей негодования по итальянски, потом вдруг снял фуражку, поклонился своим театральным поклоном и сказал:

— Ах, это вы! Тысяча извинений! Этот идиот... — Он повернулся к ликующему часовому, изверг на него поток раскаленной лавы по-итальянски и тут же раскланялся, а мы с часовым снова двинулись друг за дружкой — на сей раз он впереди, опозоренный, я — с высоко поднятой головой. И так мы промаршировали сквозь толпу потрясенных пассажиров, и я отправился к поезду с военными почестями. Табак и все прочее осталось при мне.

Глава XXI. МЫШЬЯКОВЫЙ ПУДИНГ ДЛЯ ДИКАРЕЙ

Человек готов на многое, чтобы пробудить любовь,

но решится на вес, чтобы вызвать зависть.

Новый календарь Простофили Вильсона

Я не слыхал о вит-вите, пока не попал в Австралию. Я встречал очень немного людей, которые видели, как его бросают, — во всяком случае, они это утверждали. В общих чертах вит-вит — это нечто вроде толстой деревянной сигары, один конец которой прикреплен к гибкому прутику. Вся штука всего лишь в два фута длиною и весит менее двух унций. Это перо, — назовем его так, — бросают не вверх, а из-за спины, — так, чтобы оно ударилось о землю много впереди того, кто бросил; потом оно скользнет и сделает длинный скачок; снова скользнет и снова подскочит; потом снова и снова, — подобно тому как подпрыгивает на воде плоский камешек, кинутый мальчишкой. Поверхность воды гладкая, и камешку там раздолье, сильная рука может кинуть его ярдов на пятьдесят, а то и на семьдесят пять; у вит-вита же нет такого раздолья, ибо в пути он падает то на песок, то на траву, то на землю. Тем не менее один искусный абориген кинул его на двести двадцать ярдов, — расстояние было измерено. Он пролетел бы еще дальше, если бы ему не помешали буйный папоротник и молодая поросль. Двести двадцать ярдов! — и такая невесомая игрушка: мышонок на конце кусочка проволоки; и он не плыл в благодатном воздухе, а отскакивал от земли и при каждом скачке падал то на трапу, то на песок, то еще куда-нибудь. Кажется поистине невероятным, но мистер Броу Смит видел этот трюк собственными глазами, измерил расстояние и изложил факты в книге о жизни аборигенов, которую написал по поручению правительства Виктории.