Том 9. Преображение России

Он двинулся с места, чтобы на ходу закруглить свою мысль, но из деревянной палатки, в которых поселялись на лагерное время батальонные командиры, вышел подполковник Швачка, ведавший четвертым батальоном, и сказал как бы расслабленно:

— Вот говорится: на ловца и зверь бежит… Это правильно, господа медики… Зайдите-ка на минутку.

Медики переглянулись и зашли в маленький барак Швачки, в котором помещались только стол, стул и койка и очень трудно было бы поместить что-нибудь еще. Два окошечка прорезаны были по сторонам двери, а пол был выкрашен красной охрой. Несколько кустов розовой мальвы росло около барака — и это было все украшение подполковничьей летней здесь жизни.

Швачка был тучный, оплывший старик, однако Худолей не помнил, чтобы он жаловался ему на болезни: теперь же он, впустив обоих врачей и заботливо прикрыв за ними дверь, сказал вдруг вполголоса:

— Плох я стал, господа медики… Откровенно говоря, — ни-ку-да!.. Послушали бы вы в свои… как они называются?

— Стетоскопы, — подсказал Акинфиев. — У меня, к сожалению, нет.

— И я не захватил. Но это в сущности ничего не значит, — решил Худолей. — У каждого из нас есть уши. Что же, снимите рубаху, послушаем.

До предельного возраста для подполковников Швачке оставалось всего два-три месяца, — это знал Худолей, как знал и то, что вообще подполковники, так же, как и капитаны, «предельного возраста» не любят: с ним связана отставка и пенсия, на которую трудно прожить.

Однако в эти тревожные дни мог быть спасителен и «предельный возраст», и могли быть желательны часто связанные с ним болезни. Расспрашивать о чем-нибудь Худолей счел излишним. Перед ним стоял покорно снявший рубаху, жирнотелый, с волосатой выпуклой грудью человек, весьма поживший, лысый, с тусклыми глазами, с сединой в бороде и усах, по строевой привычке старавшийся держаться прямо, но чуть только память подсказывала ему, зачем он пригласил врачей, вдруг начинавший сутулить спину и шею.

Худолей стучал пальцами в его грудь, прикладывал к ней ухо и говорил то «Дышите!», то «Не дышите!», то «Вздохните глубже!» Наконец, отошел на шаг и уступил свое место Акинфиеву, который тоже стучал пальцами и слушал.

— Прилягте-ка, — обратился потом к Швачке Худолей, и тот со всей серьезностью, которой требовал от него этот важный в его жизни осмотр, грузно улегся на заскрипевшую койку.

Поочередно мяли ему живот и спрашивали: «Больно?» — на что подполковник предпочитал отвечать, что больно вообще и везде больно.

— Явная эмфизема легких, — сказал после всех своих действий Акинфиев, — а также и гипертрофия сердца.

— Кроме того, цирроз печени, — добавил Худолей. — Можете надеть рубашку.

— И как же все это, господа, — серьезно? — спросил Швачка, поднявшись и натягивая рубашку.

— Еще бы не серьезно, — утешил его Акинфиев.

— Разумеется, — окончательно одобрил его Худолей. — Притом же это ведь поверхностный осмотр, а если более детальный, то к трем основным дефектам может ведь присовокупиться и еще…

— А разве трех этих, как вы их назвали, не будет довольно? — на всякий случай спросил Швачка.

— Вполне довольно, — успокоил его сомнение Худолей; Акинфиев же пояснил:

— Важна ведь степень запущенности болезней… Может быть и одна болезнь, да зато в такой сильной степени, что… А тем более, если три.

Когда благодарно пожимал руки врачей Швачка и отворял перед ними дверь своего барака, оживленным стало его широкое лицо и помолодел голос:

— Как же вы думаете, Иван Васильич, могут меня оставить здесь командиром запасного батальона?

— Какого запасного батальона? — не сразу понял Худолей.

— Нашего полка, конечно: полк уйдет, а маршевые команды к нему на фронт откуда же посылаться будут? Из запасного ведь батальона.

— Ах да, как в японскую кампанию было… Отчего же не могут! Вполне могут. Вы скажите об этом командиру полка.

— Да я уж говорил и даже почти обнадежен, — решил теперь улыбнуться слегка Швачка.

— Сегодня мне попенял командир полка, что мы с вами оба — не хирурги, — сказал Худолей Акинфиеву, направляясь к обозу, — а между тем, конечно, война, это — сплошное увечье человеческих тел… Не хирурги, да, но мелкие операции мы можем все-таки делать, а вот один командир батальона счел за благо остаться в тылу…

— Иван Васильич! — вдруг просительным тоном отозвался на это Акинфиев. — В самом деле, ведь запасной батальон как же может обойтись без врача? Не могу ли я остаться здесь врачом в запасном батальоне, а?

Так непосредственно это было сказано, с такою верой в только что явившуюся мысль глядел младший врач на старшего, что Иван Васильич даже отвернулся сконфуженно.

— Запасному батальону никакого врача особого не полагается, — ответил он и добавил: — А нам с вами еще рано отлынивать… Швачке все равно подходил уже предельный возраст, а вам что такое? Ах да, — жениться захотели? Стоит ли перед войной жениться, — подумайте-ка. По-моему, подождать бы до конца войны.

— Да ведь войны, может быть, и не будет, — сказал на это Акинфиев, чтобы сказать что-нибудь.

— Может быть, и не будет, — счел нужным согласиться Худолей, чтобы загладить неловкость.