Том 9. За порогом весны

Лошади между тем норовили уйти из-под седел и бледнолицых, и краснокожих. Отбиться от рук и скрыться было очень легко, земля для лошадей как будто и была предназначена — на тысячи миль безлюдные вольные степи.

Лошадь вернулась на давнюю родину и нашла свое место среди оленей, бизонов, степных птиц и волков. Человек тоже тут расселялся. Но пространства хватало на всех. Ковбой лишь удали ради пускался вскачь за мустангами. Ему иногда удавалось набросить лассо, но управиться с дикой лошадью мог лишь очень умелый, выносливый человек. Объездить мустанга, вернуть лошадь в послушный табун — была высшая аттестация для ковбоя. А поскольку профессия эта слабых людей не терпела, редкий пастух не мог похвастать укрощенным мустангом.

Табуны дикарей, в свою очередь, похищали у пастухов, казалось, покорных и преданных лошадей. Чуть отбилась кобыла, табун ее диких подруг призывно ржал, и древний инстинкт свободы брал верх — одним мустангом становилось в прериях больше… Такая игра с человеком продолжалась довольно долго, лет триста — четыреста. Романтическая дикая лошадь стала частью американской истории. Путешествуя во времена Эдисона и братьев Райт, мы могли бы увидеть романтику прерий. В то время два миллиона примерно мустангов еще паслись в предгорьях и на равнинах. Сегодня лишь кинокамера может выследить табунок дикарей, чтобы размножит былую романтику по миллионам экранов. Газеты, касаясь судьбы мустангов, снабжают статьи ироническими или сердитыми заголовками: «Слишком они свободны…», «Прекратить бойню!», «Мы теряем страницу нашей истории». На специальной карте только пустыни помечены значком присутствия там мустангов: Калифорния, Аризона, Юта, Невада, Вайоминг…

Ловелл — местечко в северной части Вайоминга. Оно лежит в разрыве подковы высоких гор. За ночь мы одолели хребет и днем в кафе с названием «Подкова» ждали проводников.

Вилли и Джин — наши проводники.

* * *

«Вы их узнаете сразу. Зайдут два ковбоя — пояса, шляпы, джинсы, сапоги с высокими каблуками…» Мы сидим лицом к двери, готовые в каждый момент подняться. Заходят по трое и по двое, и на всех: пояса, шляпы, джинсы, сапоги с высокими каблуками. Может быть, эти? Нет. Тоже проходят к табуреткам у стойки, просят лимонного соку, лениво обсуждают местные ловеллские новости. Сдвигаем на край стола «ответный опознавательный знак» — весь арсенал фототехники и, глядя на дверь, начинаем подумывать: а нет ли в Ловелле другого кафе с таким же названием?

Наконец-то… Это ясно они. Пояса, джинсы, шляпы, высокие каблуки… Здороваемся… Проводники признаются, что вчера был у них повод «намаслиться» и сейчас бы лучше не кофе, а соку лимонного. Минут через пять разговор обретает нужное направление…

Да, оба они, и Вилли Питерсон, и Джин Нан, имеют отношение к мустангам. Раньше ловили — «улучшить породу своих лошадей», теперь охраняют мустангов. («Конгресс принял закон: охранять!») Тут, в диких местах, не вся земля частная. 70 тысяч гектаров неудобных, бесплодных земель принадлежат государству.

Вили Питерсон — управляющий этих земель. Джин Нан ему помогает. Оба дают понять, что миллионерами на этой службе они не станут. Они явно тоскуют по прежней ковбойской жизни, с гордостью носят узорные пряжки — призы, добытые на местных ловеллских родео, и ковбойские шляпы.

— Я падал раз семьдесят…

— А я раз сто, и был два раза в больнице…

Падение с лошадей — главные вехи в их биографии. Теперь они ездят (о, унижение!) на красном служебном пикапе. Мустангам землю здесь отвели потому, что только они способны на ней прокормиться.

— Их тут примерно сто пятьдесят…

— Иногда я думаю: не воздухом ли они питаются там, в горах?..

О мустангах эти два человека знают много, и не только по нынешней службе.

— Их всех прижали к стенке…

Привлекая к рассказу ковбоев газетные данные, можно себе представить эту картину «прижимания к стенке».

Судьба мустангов чем-то напоминает судьбу индейцев. И тех, и других истребляли и теснили вглубь территории. Когда и до новых земель доходила колючая проволока собственности, мустангов и индейцев теснили дальше. Последним рубежом для тех и других стали пустыни. «Законные уголки» для индейцев были названы «резервациями», для мустангов — «ранчо». Различие в судьбах состоит лишь в том, что индейцы, проигрывая битву за свою землю, отчаянно дрались. Лошадей могла сохранить только выносливость.

С травянистых степей остатки их скрылись и поразительно приспособились к жизни. Но их находили и тут. Убийством мустангов называлось «спортивной охотой». Но доконало их промышленное убийство. Уже не на лошади, а на крепком фордовском вездеходе мчались за табунами стрелки. Жеребые кобылицы и жеребята сдавались первыми в состязании с мотором. Иногда мотор берегли — на лошадь бросали лассо с привязанной на конце шиной.