Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга

— Ого, — воскликнулъ Пикъ-Грандъ. — Знаютъ Пика на Каспіи, знаютъ и на Черномъ морѣ. Моя подпись ручательство. Вексель на чистую правду. Три раза меня высылали. Два раза въ тюрьму сажали. Посадятъ и выпустятъ. Убить хотѣли въ Хайтумѣ. Подсылали шпиковъ и провокаторовъ, да съ меня взятки гладки. Я вольный газетчикъ и баста.

— Какъ же вы въ Мукденъ попали? — вернулся я къ прежнему вопросу.

— Добровольцемъ, на собственный счетъ, — сказалъ Пикъ-Грандъ. — У меня въ то время былъ свой промыселъ рыбный, маленькій промыслишко, рублей на пятьсотъ, двѣ нефтяныя заявки. Я все продалъ, уѣхалъ въ Харбинъ. Они меня сначала принимать не хотѣли. А я объявилъ: — Хочу защищать свое отечество и не уѣду отсюда. Тогда они меня приняли и послали въ Читу крупу караулить.

— А вы что?

— А я дезертировалъ, — хладнокровно заявилъ Пикъ-Грандъ, — и опять пріѣхалъ въ Харбинъ, а оттуда на позиціи. Былъ я въ мундирѣ, никто меня не тронулъ. Гдѣ ѣхалъ, а гдѣ шелъ, до рѣки Шахе дошелъ, а тамъ какъ разъ — что надо, битва идетъ. Прошелъ я впередъ, дошелъ до генерала. — «Ты откуда?» — «Изъ Читы». — «Зачѣмъ ты сюда попалъ, такой сякой?» — «Драться пришелъ, ваше пре-ство!» — «Ахъ, ты… можешь ли ты отнести мой приказъ на лѣвый флангъ». — «Могу, ваше пре-ство». — Тутъ меня въ голову контузили гранатой…

Я не зналъ, какъ отнестись къ этому странному разсказу. Мѣшки и персы, построчныя марки и японскія гранаты. Все это было слишкомъ много для одного человѣка.

— Я и теперь въ Петербургѣ, — заговорилъ Пикъ-Грандъ, — тоже пойду въ Лигу обновленія флота. Приду и прямо скажу: «Не такъ вы дѣло дѣлаете. Не съ того конца». Я ихъ реформирую.

— Экъ вамъ неймется, — замѣтилъ я.

— Я патріотъ, — сказалъ Пикъ-Грандъ надменнымъ тономъ. — И что у меня есть, того я не оставлю. Есть у меня газетная работа, я съ голоду помру, а ее не оставлю. Конечно, я знаю, — принадлежу къ гербу и роду, записанному въ шестой книгѣ. И могъ бы надѣть дворянскую шапку съ кокардой: «не бей меня въ рыло», и тоже запѣть: «Задѣть мою амбицію я не позволю вамъ». Но у меня другая амбиція. Я представитель прессы, — общественное мнѣніе. Лопну, а не оставлю. И, если у меня отечество есть, его тоже не оставлю. Надо чинить, буду чинить, надо спихнуть, буду пихать, а развалиться не дамъ…

— Васъ проситъ пожаловать господинъ редакторъ…

Пикъ-Грандъ не кончилъ фразы, всталъ съ мѣста и пошелъ изъ комнаты. Я тоже ушелъ и въ тотъ же день уѣхалъ изъ Нижняго. Не знаю, что съ нимъ сдѣлалось. Доѣхалъ ли онъ до Петербурга, и удалось ли ему реформировать Лигу обновленія флота? Что-то не замѣтно.

3. Пинкертонъ изъ земской управы

— Еще одного снялъ!

Николай Петровичъ бросилъ на столъ офиціальное «отношеніе» и даже схватился руками за волосы.

— Кого снялъ, откуда снялъ!

— Съ поста снялъ, понимаете, двадцать перваго снялъ. Всѣхъ писцовъ со всѣхъ столовъ; я одинъ остался.

— Съ какого поста? Что вы, воюете, что ли?

— Воюемъ, да. Насъ воюютъ… Нѣтъ, вы скажите, гдѣ я новыхъ возьму? Изъ рукава достану? Что я за Пинкертонъ, въ самомъ дѣлѣ?..

— О комъ вы говорите?..

— О дѣлопроизводителяхъ. — Николай Петровичъ широко развелъ руками въ обѣ стороны. — О секретаряхъ, о всякихъ служащихъ…

— Ну!..

— Изволите видѣть: я — членъ управы.

— Знаю.

— Вы посмотрите на эту груду бумагъ!..

Онъ трагическимъ жестомъ указалъ на столъ. На столѣ лежала большая кипа четвертушекъ сѣрой бумаги съ управскимъ заголовкомъ. Чья-то длинная рука въ сѣромъ обшлагѣ безъ рукавчика поминутно высовывалась въ окошечко и подваливала еще.

— У меня только хватаетъ времени, — сказалъ Николай Петровичъ, — чтобы брать эти бумаги и подписывать: Карповъ, Карповъ, Карповъ.

— Нѣтъ вы скажите, — закричалъ онъ опять, — могу я требовать, чтобы мои дѣлопроизводители были интеллигентные люди? Они мнѣ «союзниковъ» подсовываютъ. Извольте посмотрѣть.

Онъ быстро открылъ ящикъ и выхватилъ листъ бумаги. Прошеніе. «Состоя членомъ союза русскаго народа и будучи преданъ вѣрѣ, престолу, отечеству, покорнѣйше прошу опредѣлить меня на какую-нибудь должность»…

— Пускай «союзники», плевать! Такъ вѣдь они дуботолки, козлы. Тремъ свиньямъ корму не раздѣлятъ. Почитайте, какъ онъ пишетъ. Ему бы оглоблей ворочать, а не перомъ.

Онъ схватилъ другую бумаженку, лежавшую въ сторонѣ, и сунулъ ее мнѣ.

Бумага дѣйствительно была написана странно. Мнѣ особенно запомнилась одна фраза: «Имѣемъ поставить на видъ г-на исправника, какъ онъ вполнѣ не въ курсѣ будучи на предметъ установки предѣльнаго возраста свыше 74 лѣтъ».

— Подъ судъ съ ними попадешь, — закричалъ Николай Петровичъ, — подъ арестантскую шапку. Знаете, я сталъ на домъ брать доклады. До полуночи работаю. А вѣдь теперь лѣто.

— Почему же вы не возьмете интеллигентныхъ служащихъ? — спросилъ я довольно невинно.

— Беру, беру-съ! Онъ не утверждаетъ…

— Кто онъ?

— Гу, гу… — Николай Петровичъ захлебнулся отъ волненія, — … бернаторъ, — выпалилъ онъ наконецъ, собравшись съ духомъ. — Ни одного интеллигентнаго, — такъ и сказалъ.

Онъ снова вскочилъ съ мѣста и простеръ руки впередъ, какъ будто молился или дѣлалъ заклинанія.