Том II

Разве все это неизвестно каждому читателю? И что особенно нового в наших словах? И что в них мудреного? Но у нас многие привыкли все преувеличивать. Потому считают каждую ошибку, найденную, например, в сборнике г. Снегирева, важным открытием, между тем как давно уж всем известно, что их гам тысячи; открыв, что г. Снегирев пропустил сотню пословиц, опять считают это важным открытием, между тем как всякому известно, что сборник г. Снегирева не заключает и третьей части всех русских пословиц; каждое слово, часто вовсе излишнее, кажется важным приобретением для науки. Одним словом, у нас очень многие находятся в чрезвычайном самообольщении, и каждый отзыв, умеренный р своих похвалах, кажется для них несправедливым. Это очень естественно. Число людей, которые занимаются у нас серьезною разработкой науки, так еще невелико, что почти все они принадлежат к одному кружку, все члены которого тесно свя-паны между собою понятиями и самою жизнью; потому и при опенке трудов каждого из этих ученых почти постоянно слышатся только голоса людей, совершенно разделяющих понятия автора о всем, даже о значении каждого нового труда его. Нашим ученым редко приходится читать о себе самостоятельные суждения; потому естественно, что эти суждения не могут не вызывать горьких нареканий, не совсем, быть может, справедливых. Нам кажется, однако, что самостоятельное мнение имеет свою важность, и потому лучше высказать его, нежели молчать, опасаясь возбудить неудовольствие; мы думаем, что истинно замечательные ученые труды нуждаются в беспристрастной оценке, а не в безотчетных панегириках, и слышать вечно одни и те же похвалы, лишенные научного значения, утомительно для таких людей, которые истинно дорожат своею ученою известностью. Она прочна бывает только тогда, когда оценена беспристрастно. Возвратимся же к направлению тех молодых ученых, о которых мы говорили в начале статьи.

Разве не должно заметить этим людям, из которых один вздумал утверждать, будто бы в XI–XV веках наше законодательство было на той самой точке развития, какой достигло в XIX веке; другой, будто бы в XV–XVII веках знание иностранных языков было между русскими более распространено, нежели между всеми другими народами, — разве не должно заметить им, что подобный взгляд на историю совершенно несправедлив и ведет к прискорбной запутанности в понятиях, отнимающей всякую возможность здраво судить о самых простых вещах? Что мы сказали б, если б нашли ѵ Щербатова или Татищева мысль, будто бы древняя Русь или Московское царство до Петра Великого ничем не отличались от современной им Российской империи? Какими насмешками были б осыпаны эти старики! Но даже у них, несмотря на то, что они не были людьми учеными в строгом смысле слова, мы не найдем подобных несообразностей. А со времен Татищева и Щербатова Россия, как мы все говорим, далеко двинулась вперед. И между тем, люди, которые должны быть учеными людьми, решаются утверждать подобные вещи теперь! И все остальные подтверждают их мнение своим молчанием, а некоторые даже похвалами основательности их исследований, как будто возможна основательность при недостатке самых первых условий, какие требуются наукою от ее деятелей, при отсутствии уважения к истине. Пусть подают свой голос в защиту истины люди, которые считают себя представителями науки. А если они не хотят делать этого, то другие люди исполнят эту обязанность, как умеют и как могут. Ведь необходимо же в литературе и науке говорить, по мере сил и возможности, то, что следует говорить. Или в этом нет надобности, а нужны только безграничные панегирики? В таком случае надобно прямо сказать: «я не хочу, чтобы мое сочинение подверглось критике». Есть люди, которые стараются достичь этого; но труды, принадлежащие этим людям, не имеют ничего общего с теми вполне достойными уважения трудами, самостоятельный отзыв о которых напечатал «Современник» в разборе «Архива» и в рецензии о книге г. Медовикова: авторы этих трудов, имеющих неотъемлемые достоинства, не могут опасаться самостоятельной критики.

Грамматические заметки. В. Классовского. С.-Петербурі.

1855’. '

Математические науки, достигшие высокой степени совершенства, во многом должны служить образцом состояния, к которому надлежит стремиться и остальным наукам. Как стройно, как несомненно, как необходимо развивается в них каждое последующее предложение из предыдущего! Как точно определено содержание, как ясно сознается существенная задача каждой науки! Никто не спорит, к арифметике или геометрии, к дифференциальному исчислению или тригонометрии относится та или другая формула, та или другая теорема; никто не сомневается, что арифметика должна учить умножению и делению, а не землемерию или вычислению эллиптических функций, что геометрия должна учить измерению площадей и тел, а не вычислению вероятностей или предсказыванию солнечных затмений. Математик может справедливо гордиться своею наукою и ставить ее в пример всем другим.