Том II: Отряд

— Ты молилась. Нашему Господу или военной машине, а, может, и обоим. Я тебя слышал. «Храни меня в живых, пока мир не придет сюда!» У меня не было информации, где ты сражалась и как; но я не дурак, и я тебя знаю.

— Ладно, я была на поле боя. Иногда это нужно. Это не было самоубийством, Годфри.

— Но вряд ли безопасно.

Она посмеялась этому, проглатывая хлеб, и чуть не поперхнулась. И слушала с закрытыми глазами, все ее чувства обострились. Той частью своего существа, которая у нее была предназначена для общения, она разделяла с ним и веселье, и доброту, и любовь. Слезы навернулись ей на глаза: она сморгнула, чтобы их отогнать. В пустоте своего разума она чувствовала возможность услышать не только голос Годфри Максимилиана, одинокого во мраке.

— Что бывает после смерти?

Она не об этом собиралась спросить. Ушами она слышала резкое «Благословенна будь!» Дигори Пастона, и «Аминь!» Ричарда Фавершэма.

— Как это выразить? Вот Преддверие Ада, вот Чистилище. Вот боль! А вовсе не Общность благословенных!

— Годфри…

При звуке его голоса ее затопило страдание.

— Мне надо видеть Лик Господа нашего! Мне это обещано!

Она ощутила боль, поморгала и ненадолго открыла глаза, но достаточно, чтобы увидеть, что вонзила ногти себе в ладони.

— Я хочу найти тебя.

— Я… нигде. Меня не найти. У меня нет глаз, чтобы видеть, нет рук, чтобы обнимать. Я — то, что слушает, то, что слышит. Все — тьма. Голоса… подсматривают за мной. Разоблачают меня. Часы, дни — или это годы? Здесь только голоса, ничего больше…

— Годфри!

Только тьма, и пожирающие меня Великие Демоны!

Аш протянула руки. Ее схватили мужские руки, жесткие, от погоды и физической работы, холодные от ноябрьской стужи. Она ухватилась за них, как будто это был Годфри Максимилиан.

— Я тебя не оставлю.

— Помоги мне!

— Мы все сделаем, что можно. Верь мне. Ни перед чем не остановимся. Я организую тебе помощь.

Она говорила абсолютно убежденно, решительно, как в бою. Сейчас не важно, что такое спасение может быть просто невозможно или недоступно; главное — необходимость дойти до него.

Теперь он тихо смеялся:

— Ты часто говорила нам эти слова, малышка, в самых невероятных боевых ситуациях.

— Ну да, и оказывалась права.

— Молись за меня.

— Да, — она прислушалась к себе. В пустоте своей раздробленной души искала, не прозвучат ли Голоса более громкие, чем голос Господа.

— Давно ли ты говорила со мной в последний раз?

— Минуты… Меньше часа.

— А я не могу сказать, дитя. Здесь, где я нахожусь, времени не существует. Я читал однажды у Фомы Аквинского, что срок пребывания души в Аду может представлять собой не дольше, чем один удар пульса, но для пропащих душ этот срок — вечность.

Ей мгновенно передалось его безысходное отчаяние. И она тут же грубо спросила:

— Ты слышишь мою сестру. Обращалась ли она снова к каменному голему?

— Еще один раз. Я сначала решил, что это ты. Она обращалась к Карфагену, к машине, сказала, что ты жива. Сказала, что ты, как и она, можешь спрашивать и получать ответы от военной машины, И сказала своему хозяину, королю-калифу, что теперь их подслушивают.

У нее в ушах стучала кровь, и шепотом голос, звучащий в голове, добавил:

— Вы очень разные, ты и она.

В чем? Нет, не сейчас. Позже скажешь.

Ей больно было стоять коленями на жестком полу, но зато она могла сосредоточиться.

— Скажи мне, какие войска она развернула сейчас. Какие последние посланцы прибыли из армий в Иберии и Венеции. И насколько она сильна на севере — я знаю, что у нее было еще два легиона, когда мы были в Базеле: сейчас они, должно быть, во Фландрии!

— Мне кажется, я… могу сказать тебе, какие сообщения посланы военной машине.