Том II

Большинство французов, особенно парижан, очень азартные люди, и это, кажется, вопреки общему мнению, единственное у них отступление от чрезмерного житейского благоразумия. Как известно, чуть ли не все они поголовно копят деньги, но скопив, не держат их без всякого приложения в банке или сберегательной кассе, а ищут – хотя бы для части этих денег – «своих путей», нередко через биржу и через самые рискованные операции, к которым относятся сосредоточенно и серьезно.

Я знал одну очаровательную парижанку, веселую, милую и кокетливую. Про нее муж говорил, что пять раз в неделю она чуть ли не после обеда (по-нашему – ужина) ложится в кровать и, надев огромные роговые очки, изучает вечернюю биржевую газету, а утром, едва проснувшись, уже читает утренние сведения. Муж галантно прибавляет:

– У нее собственный счет у биржевого маклера, и я, конечно, не вмешиваюсь в ее дела. Кстати, она играет удачнее меня.

У нас также была кухарка, сварливая, старая бретонка, которая в дни падений и крахов так готовила, что ни к чему нельзя было прикоснуться. Упрекнуть ее тоже казалось невозможным. Ее бесцветные голубые глаза выражали молчаливый отпор и надежду, что все-таки мы поймем горестное ее состояние. Правда, в дни повышений, всё более редкие, она кормила на славу и бывала чрезвычайно изобретательной.

Средоточие всей этой азартной силы, захватывающей едва ли не всю столицу и, вероятно, половину страны – прославленная Парижская Биржа, которую туристы посещают столь же усердно, как Пантеон и Эйфелеву башню и на которой в свое время были сделаны величайшие европейские состояния и в первую очередь среди них – ротшильдовское.

Между прочим, теперь эти магнаты уже не «играют» в вульгарном смысле этого слова. Огромное имущество Ротшильдов, неделимое (не считая приданых ротшильдовским девицам – и довольно завидных, но ничтожных по сравнению со всей остальной наследственной «массой») и управляемое по какой-то старинной негласной конституции, разумеется, давит на биржу и «ведет» некоторые, важнейшие бумаги. Но здесь всё предусмотрено, известно наперед, и элемент неожиданности почти отсутствует. Перед войной один из молодых Ротшильдов вздумал играть за собственный счет и проиграл довольно основательно. Другому бы не сдобровать, но за него заплатили что-то около сотни миллионов и отправили его путешествовать. Вернулся он излеченным от биржевой болезни.

Трудно себе представить тот непрерывный шум и вой, который подымается на парижской бирже за несколько минут до половины первого и длится приблизительно два часа. Это внутри и снаружи – в кулисе продавцы и покупатели акций, представители банковских и маклерских домов выкрикивают курсы и предлагают свои бумаги. Взмах карандаша – и предложение принято и оба контрагента что-то быстро записывают в свои книжечки. Степень взаимного понимания доведена до предела, и если всё же бывают иные недоразумения, то лишь от недобросовестности, нередко вполне откровенной и даже издевающейся.

В сущности, вся парижская большая биржа – соединение множества отдельных бирж, на каждой из которых котируются пятнадцать-двадцать однородных бумаг. Курсы тех бумаг, что котируются внутри биржевого здания, немедленно изображаются электрическими буквами на особых высоких, отовсюду видных досках. Поручения для тех или иных сделок пишутся на специальных листках, которые разносятся бесчисленными хулиганистыми мальчишками. Многие из таких мальчишек, с детства приученные к игре и к использованию клиентов, впоследствии «выходят в люди» и делают карьеры самые неожиданные, но пока до карьеры они составляют бич парижской да и всякой биржи, всегда мчатся куда-то густой, ничем не останавливаемой толпой, и в голову им не приходит вас посторониться или обойти. Из-за них толкотня на бирже невообразимая. Притом еще новичку – а новичка сразу узнают каким-то непонятным образом – просто не дают проходу. С него сбивают шляпу, его уверяют, что он чей-то однополчанин и должен товарищей угостить, его ругают хладнокровно и нередко остроумно.

Вокруг биржи в бесчисленных прилегающих кафе сидят владельцы биржевых контор, мелкие маклера и постоянные профессиональные игроки. Среди последних двух категорий много русских, в прошлом самого разнообразного социального положения: имеются москвичи, петербургские купцы-гостинодворцы, помещики, гвардейские офицеры. Биржевиков дореволюционных между ними сравнительно мало. Большинство жалуется и, судя по разговорам, живется им неважно и профессия выбрана неудачная. Не менее их жалуются греки, румыны, турецкие армяне, которых тоже не перечесть. Один как раз удачливый игрок, в прошлом блестящий гвардеец, смеясь, объяснял мне свою тактику:

– Сперва я советуюсь с нашими русскими, затем с греками и румынами, а потом поступаю наоборот.

Свежий человек, который попадает в такое кафе, будет поражен одним странным явлением: в ожидании биржевых курсов буквально все посетители играют в карты. Прежде играли в «белот», введенный в моду знаменитой «мюзикхольной этуалью» Мистенгет. Теперь в этих кафе, как и повсюду, в моде единственно бридж, игра коммерческая, спокойная, разрешенная полицией. Но играют здесь крупно, азартно, по особой, прямо разбойничьей записи, и так увлекаются, что многие, рассеянно просмотрев последние биржевые курсы, которые их разоряют или обогащают, тут же сердятся на партнера из-за ерундовой ошибки, кричат, выходят из себя.

Эти люди настолько отравлены азартом, что им всегда нужно ощущение игры – и притом двойной или тройной. Я знал одного старого парижского биржевика, полуфранцуза, полувенца, элегантного, умного и ловкого, который без игры тотчас же начинал киснуть. Он придумал такое развлечение: в часы относительного делового затишья он приглашал «на гастроли» в свою контору хозяев и служащих из соседних контор. Служащие играли между собой в «белот», а он сам и хозяева крупно «ставили» на своих служащих и, кроме того, еще крупно играли между собой. Само собой разумеется, у каждого из них были купленные и запроданные бумаги, заключенные пари относительно ближайших скачек, и каждый из них, таким образом, сразу азартничал в нескольких разнообразных направлениях, как шахматист, дающий сеансы одновременной игры с двадцатью противниками. Когда в шесть часов конторы закрывались, мой приятель направлялся в хорошо известный стольким русским полушикарный карточный клуб – «Серкль Осман» – и буквально бежал по улице.

Вся эта «деятельность» кончилась для него плохо, несмотря на его ловкость и проницательность: он в короткое время «проел» собственное состояние, приданое жены, наследство очень богатого брата, но и сейчас он не унывает, ищет и находит какие-то посторонние бумаги, дела, и заработанные путем головоломных комбинаций деньги торопится спустить на бирже, на скачках или в клубе.