Том II

О литературной молодежи

Грустное чувство испытываешь, когда в одном городе теперешнего русского рассеяния случайно попадаешь на собрание русской молодежи, затем увидишь то же самое в другом городе, далеком и незнакомом. Откуда эта упорная склонность заниматься делом, как будто бесцельным – писать для кого, для какого читателя – и притом еще безнадежно-невыгодным? Кажется, нечто похожее происходит и в тех многочисленных беженских столицах, где мне побывать не пришлось. Представляю себе, что так же где-то собираются и что-то обсуждают «мальчики и девочки» (и, конечно, люди постарше) в Москве, в Петербурге, в загадочной для нас и, вероятно, мрачной, вероятно, жалкой советской провинции. Ведь не все же там веруют в Маркса и без колебаний идут за его пророками.

Можно было бы подумать, что всё это – прежние студенческо-гимназические самообразовательные кружки, но и такие, по-видимому, везде имеются; в тех же немногих литературных кружках, которые я знаю, и по которым (разумеется, гадательно) сужу об остальных – в них в большей или меньшей степени есть доля студенческого и наивного, однако же есть и какой-то явный профессионализм, писательские поиски, пытливость и нередко – беспощадная взаимная строгость.

Всем этим старательным и добросовестным молодым людям придется немало над собой поработать и помучиться – больше, чем их «братьям по судьбе» – молодым литераторам в любое другое время – чтобы чего-нибудь положительного достигнуть. Я говорю не о внешнем успехе, хотя и он труден, как никогда, но о той подготовительной работе, без которой невозможно обойтись. Каждому надо нащупать, найти свою технику, свой способ себя передавать – и в этом отношении у теперешней русской молодежи нет ни руководителей, в высоком смысле, ни самых обыкновенных учителей.

Азбучной мыслью является, что всякая эпоха требует непременного своего выражения и люди других поколений не совсем правильно ее предчувствуют, не совсем точно впоследствии о ней знают. Вот почему, как бы нам ни были дороги Лермонтов, Гоголь или Толстой, – они говорят о своем, а не о «нашем времени», и учиться только у них недостаточно. У кого же учиться именно о «нашем времени», кто поможет нам преодолеть писательский «приготовительный класс»? Не всем же дано быть Ломоносовыми, да и стоит ли на приготовительный класс тратить половину жизни? Были же когда-то школы, направления, взаимная их критика и борьба, возможность одну из них выбрать, к ней присоединиться или, от нее отталкиваясь, найти что-то свое.

Сейчас еще выступают отдельные довоенные писатели, порой по заслугам прославленные, и пишут они ничуть не хуже, чем прежде, но они слишком уж не переменились, а мы перемену ощущаем – и не только от войны и революции – а какую-то огромную перемену вообще. В эмигрантской молодой литературе что-то лишь смутно пробивается, советская литература многолюднее и богаче, но и в ней дарования не определились, новизна сомнительна, современность часто навязана извне, а в последние годы – от усиливающейся большевицкой требовательности – грозный, мертвый застой. Страшно сказать, русской литературной жизни сейчас не существует. Может быть, эти полу случайные, полунаивные кружки – зародыш ее, зародыш будущих школ и направлений, место, где новые люди появятся или где их впервые признают.

Среди беженских наших столиц имеются, по крайней мере, две – Париж и Берлин (в Лондоне русских чересчур мало) – где наглядно видна напряженная, пускай чужая, однако же примечательная интеллектуальная жизнь, где на чужих нам языках выражено что-то по-новому искреннее и волнующее, чего по-русски еще никто не сказал. К этому поневоле тянутся русские парижско-берлинские «мальчики и девочки», и опасность поглощения, о которой предупреждают старшие, несомненно, реальна и велика. Но о тех, слабых, что будут поглощены, не стоит задумываться – очевидно потеря небольшая – некоторым же, более стойким, это лишь поможет как бы развернуться и свое найти, окажется для них столь недостающим «приготовительным классом».

На литературных собраниях

На русских литературных собраниях последнего времени всё сильнее звучит, всё чаще повторяется одна определенная тенденция, причем она выступает у людей, как будто противоположных друг другу, и преподносится в самых разнообразных сочетаниях. Это, в сущности, тенденция политическая – литература давно в загоне и служит только предлогом, тем, что французы называют «point de depart». Основа же таких политических выступлений, главным образом, писательской молодежи – смутные поиски нового, смутное недовольство старым и весьма отчетливое пренебрежение к двум понятиям, на которых старое держится, к понятиям личности и свободы. Их заменил другой фетиш, неожиданный для русской, да и всякой молодежи, и этот фетиш – сила.