Том первый. Бремя страстей человеческих. Роман

Филип написал Ательни, что едет на временную работу в Дорсетшир, и получил от него ответ. Письмо было написано в обычном для Ательни выспренном стиле, унизано напыщенными эпитетами, как персидская диадема — драгоценными камнями, и красиво начертано совершенно неразборчивыми готическими буквами. Ательни приглашал Филипа отправиться с ним и его семьей в Кент, на хмельник, куда они ездили каждый год; чтобы завлечь его, он красиво и витиевато разглагольствовал насчет души Филипа и вьющихся побегов хмеля. Филип сразу же ответил, что приедет, как только освободится. Хотя остров Танет и не был его родиной, он питал к нему особое пристрастие; его восхищала мысль о том, что он проведет две недели на лоне природы, в таком чудном уголке,— дай ему голубое небо, и он будет не хуже оливковых рощ Аркадии.

Месяц в Фарнли пролетел очень быстро. Наверху, на горе, строился новый город с красными кирпичными виллами вокруг площадки для гольфа и недавно открытого большого курортного отеля; но туда Филип попадал редко. Внизу в прелестном беспорядке жались к гавани каменные домики, построенные лет сто назад; узкие улочки круто ползли в гору, воскрешая старину и будя воображение. У самой воды стояли чистенькие коттеджи с ухоженными крохотными палисадниками; в них жили отставные капитаны торгового флота и матери или вдовы тех, кто кормился морем; все здесь дышало своеобразием и покоем. В маленький порт заходили торговые суда из Испании и Леванта, но время от времени ветры романтики заносили сюда и парусный корабль. Все это напоминало Филипу об узкой грязной гавани Блэкстебла, где у пирса стояли угольщики; там впервые родилась у него тоска по Востоку, по залитым солнцем островам тропических морей — тоска, которая томила его и теперь. Но здесь человек чувствовал себя куда ближе к бескрайним океанским просторам, чем на Северном море, которое всегда точно заперто в свои берега; глядя на эту ширь, можно вздохнуть полной грудью; а западный ветер, милый соленый ветер Англии, бодрил душу, заставляя ее в то же время таять от нежности.

Как-то вечером, в последнюю неделю пребывания Филипа у доктора Саута, к дверям операционной, где старик и Филип готовили лекарства, подошла маленькая босоногая оборванка с чумазым лицом. Филип отворил дверь.

— Пожалуйста, сэр, не можете ли вы сейчас же прийти к миссис Флетчер на Айви-стрит?

— А что случилось с миссис Флетчер? — отозвался доктор Саут своим скрипучим голосом.

Девочка не обратила на него ни малейшего внимания и снова обратилась к Филипу:

— Пожалуйста, сэр. С ее мальчиком случилось несчастье, не можете ли вы прийти поскорее?

— Скажи миссис Флетчер, что я сейчас приду,— крикнул ей доктор Саут.

Девочка застыла в нерешительности; сунув замусоленный палец в замусоленный рот, она смотрела на Филипа.

— В чем дело, малышка? — улыбаясь, спросил Филип.

— Пожалуйста, сэр, миссис Флетчер просила, чтобы пришел новый доктор.

В комнате послышался какой-то шум, и в коридор вышел доктор Саут.

— Миссис Флетчер мной недовольна? — рявкнул он.— Я лечил миссис Флетчер с тех пор, как она родилась. А теперь я для нее стал плох и не могу лечить ее пащенка?

Девчушка, казалось, вот-вот разревется, но потом она раздумала плакать, высунула доктору Сауту язык и, прежде чем он успел опомниться, пустилась наутек. Филип видел, что старый доктор рассержен.

— У вас сегодня замученный вид, а до Айви-лейн далековато,— сказал он, подсказывая старику, под каким предлогом можно не ходить к больному.

Доктор Саут зло пробурчал:

— Айви-лейн куда ближе для того, у кого две здоровые ноги, чем для того, у кого их только полторы.

Филип покраснел и долго молчал.

— Вы желаете, чтобы шел я, или пойдете сами? — спросил он наконец очень холодно.

— А зачем мне туда идти? Зовут-то ведь вас.

Филип взял шляпу и пошел к больному. Было уже около восьми, когда он вернулся. Доктор Саут ждал его в столовой, грея спину у очага.

— Долго вы ходили,— сказал он.

— Простите, что заставил вас ждать. Почему вы не сели обедать?

— Потому что не хотел. Неужели вы все время были у миссис Флетчер?

— Нет, не все время. На обратном пути загляделся на закат и совсем забыл, что уже поздно.

Доктор Саут ничего не сказал, и служанка подала им жареную рыбу. Филип ел с большим аппетитом. Вдруг доктор Саут озадачил его вопросом:

— А почему вы смотрели на закат?

Филип ответил, продолжая жевать:

— Потому что у меня было хорошо на душе.

Доктор Саут как-то странно на него взглянул, и на его старом, усталом лице промелькнуло подобие улыбки. Конец обеда они провели в молчании, но, когда служанка подала портвейн и вышла, старик откинулся назад и вперил колючий взгляд в Филипа.

— Вас ведь покоробило, молодой человек, когда я заговорил о вашей хромоте? — спросил он.

— Когда люди на меня сердятся, они всегда прямо или косвенно поминают мою ногу.

— По-видимому, чуют, что это ваше больное место.

Филип посмотрел ему прямо в глаза.

— А вы что, радуетесь, что его почуяли?

Доктор не ответил и только горько ухмыльнулся. Они долго сидели, не сводя глаз друг с друга. А потом доктор Саут совсем удивил Филипа.