Том второй

Ринулась дерзкая беглянка дальше нетореным своим небесным путём, да так ходко, что чёрная чадра, лёгкая, вытканная из тончайшего струящегося шёлка, сбилась с головы. И пусть не всё небесное тело обнажилось, но и того, что открылось нескромному взору, более чем достаточно, чтобы отвести глаза. Даже я, пришлый гяур, странствующий сказитель, сколь ни жаден до сокровенных красот божьего мира, смутился, узрев неприкрытой лунную плоть. Эта запретная возвышенно-желанная нагота, лишь для избранного, я же, случайно забредший на женскую половину мироздания, не избранник, но преступник по местным адатам.

Да не только я, думаю, распоследний распутник, увидев сияющий наготой торс Луны, потупил бы глаза, ибо в душе его трепет перед неземной красотой сдержал бы похоть… А хороша она была, эта отчаянная красавица, что, словно бы захмелев от собственной манкости, от собственной смелости, шатается ночью по небу одна. Дивно как хороша! Золотистая девическая кожа столь целомудренно-холодна, что остудит любое мечтание о плотской неге. Зато все округлости выставлены с тем коварством, на которое способна лишь утончённая развратница, неуёмно распалившая своё воображение сладострастница, которую долго мучили вынужденным воздержанием, а затем вдруг ввели в общество пылких юношей.

Куда же так спешила Луна, пролетавшая за десять минут расстояние, равное трём её диаметрам, а за час – четверть небосклона, доступного человеческому глазу? Бежала на свидание к юному возлюбленному, пока спит старый муж? Торопилась в лавку пройдохи-торговца, посулившего ей роскошный литой браслет в обмен на истёртую старомодную лампу, по слухам, принадлежавшую некогда какому-то Аладдину, а теперь без пользы пылящуюся в сундуке седого забывчивого отца?.. Кто знает!

Кто поймёт луноликую красавицу, которую смятение чувств толкнуло ночью без спутника за спасительный порог? Не постигнет женскую душу мудрец, знающий наперечёт все звёзды и указующий правоверным, в какую сторону необозримого горизонта следует обратиться, совершая намаз. Не разберёт женскую душу мореход, легко читающий старые карты и уверенно ведущий своё судно к неведомым берегам. Не уразумеет душу женщины воин, приводящий к покорности народы и царства. Не разгадал женскую душу и поэт, поведавший нам о «владычице благородных», пленнице рогатого джинна, украсившей своё ожерелье пятьюстами семьюдесятью перстнями и прибавившей к ним ещё два.

Никто не сумеет укротить восточную женщину. Нет на неё управы. Нет с нею сладу. Только смерть в силах остановить женщину, решившуюся на что-то. И, наверное, она ниспослана на землю как предвестница смерти, а смерти доверено хранить женские секреты. Наверное, так…

О, Луна, Луна! Теперь все увидели непокрытой твою голову и незакрытым твоё лицо! Перед всем светом ты опозорилась. Хватит ли у тебя духу завтрашним вечером показаться людям на глаза? Доживёшь ли ты до завтрашнего вечера?..

Пальмы

Какое, однако же, это увлекательное занятие – наблюдать за тем, как колышутся на ветру пальмовые ветви! К концу дня, когда жидкое золото настоится в прозрачной лазури неба и превратится в тягучий солнечный напиток, нижние ветки пальм пьяно качаются, словно бессильные зелёно-жёлтые крылья обречённых птиц. Зато верхние молоденькие веточки поворачивают полоски листьев перпендикулярно земле, чтобы не дать немилосердному светилу сжечь их сочную юность. В знойный предзакатный час лишь пожилые нижние ветви проявляют желание дать земле немного тени: они готовятся оставить наш мир, и им хочется задержаться в нём подольше, пусть даже бледной сенью воспоминаний, пусть даже мимолётной благодарностью в душе невольника-прохожего, принуждённого тащиться по делам в такую жару. Верхние же ветки озабочены лишь самосохранением. Они своим шелестом и движениями приветствуют приход ветерка: «Да, да! Мы заждались тебя! Освежи хотя бы единым порывом застой нашего существования!»

Сначала следишь за смятением пальмовой листвы, доверчиво развернувшейся к тебе всей плоскостью, рассеянно, как за живым флюгером, показывающим направление и силу нерешительного ветра. Но постепенно изумрудные штрихи верхних веток складываются в узоры, а узоры – в ожившие рисунки. Оказывается, в кронах пальм поселились табуны лошадей! Их продолговатые морды тянутся в разные стороны, ища небесного корма. Их шеи украшены ниспадающими гривами, а лбы – с вызовом вскинутыми чубчиками. Нет, это не хаотично колышущиеся при движении атмосферного воздуха отростки деревьев! Это наделённые инстинктом (а может быть и разумом!) существа. Они плавно поводят выями вслед налетевшему дуновению, они неторопливо кивают зефиру, как старому знакомому, они грациозно потряхивают гривами, отгоняя невидимых насекомых, они даже пытаются стронуться с места… А вот встревоженно закинули головы, слышно их насторожённое шуршащее ржание. Табун беспокойных зелёных зебр в десятке метров над землёй.

Пропавшее утро