Тома-Ягненок

Они двинулись… Укрепленный пояс был захвачен с первого же натиска, осаждающие взбирались один на другого по живой лестнице быстрее, чем мы с вами успели бы сделать глоток воды. Потом авантюристы, устремившись все сразу за Тома, Лореданом-проводником, дико помчались среди огня, крови, обломков, трупов с развороченными кишками и мозгами в уже наполовину завоеванный город.

Через час все было кончено. Почти без боя шесть или семь построек, казармы, оружейные склады, ратуша, которую кастильцы называют ayuntamiento; о, книжная лавка, переполненная лишним хламом, разные склады и всякие мастерские — все это было основательно поджарено по благоразумному совету венецианца. Ни один укрепленный монастырь не преградил им дорогу. И в самом конце длинного ночного пути, по тридцати переулкам, уже и извилистее любого тупика Сен-Мало, армия, наконец, уперлась в закрытые ворота, за которыми находился ров с поднятым откидным мостом. По ту сторону, во мраке, высилась стена барбакана18. Ни ворота, ни ров не задержали флибустьеров. Тридцать солдат, найденные в барбакане, были повешены для примера, и армия ринулась дальше. От барбакана к замку вел ступенчатый подъем, по которому быстро вскарабкались захватчики; и не успели растерявшиеся защитники опустить решетку, как уже Тома первый бросился в укрепление и заработал саблей. И враги вновь разбежались. Тогда вся армия присоединилась к своему начальнику, который, по обыкновению, не получил ни малейшей царапины. И, казалось, они в самом деле победили. Большая часть крепости была захвачена. Плацдарм был свободен и беззащитен. Оставалось только раскусить и проглотить редут — в качестве десерта к этому знатному ужину, так быстро и прожорливо истребленному.

Тогда Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, обтерев о штаны свои руки, красные от вражеской крови, повернулся вдруг к своим, разыскивая взглядом английского флибустьера Краснобородого.

— Брат Бонни, — сказал он, увидев его; голос его звучал хрипло, как у пьяного, — брат Бонни, женщина здесь?

— Ну да, провались я на этом месте! — выругался флибустьер. В тот же миг два черных невольника вышли вперед, таща за нежные связанные и скрученные руки женщину, о которой шла речь, Хуану.

По приказанию командующего пленница сопровождала армию в течение всего штурма. Таким образом, она собственными глазами видела всю победу авантюристов, все поражения испанцев, словом, весь разгром, развал и гибель этого города, — почти родного ей города, который она так часто и с такой гордостью превозносила, и который считала навеки неприступным, — этого города, который триста босяков, триста разбойников взяли и завоевали, проглотили — без боя, сходу, шутя.

И в то время, когда черные невольники, приставленные к ней, подталкивали ее или переносили от одного препятствия к другому, среди стольких горящих зданий, стольких нагромождений человеческих трупов, — в то время, как она не переставала видеть во главе этих неотразимых флибустьеров того страшного человека, который их вел, она, Хуана, разбитая от усталости, полумертвая от ужаса, чувствовала, как мало-помалу ее покидает все ее былое мужество и вся ее кичливая гордость, и становилась жалкой, безжизненной вещью, бессильной, безвольной, почти бесчувственной…

Среди обширной палаты, расположенной перед плацдармом, в толпу окровавленных и ужасных авантюристов, к ногам начальника бросили негры эту безжизненную вещь, Хуану. Она не издала ни стона, ни крика. Полулежа, в распростертой позе обессиленного существа, она не двигалась с места, устремив на Тома Трюбле расширенные и тусклые глаза. Тот, еще опьяненный битвой и торжеством, пошел прямо на нее и придвинулся вплотную.

— О! — зарычал он. — Вот и ты, девственница! Ладно! Знаешь ты, где сейчас находишься? Полно! Не ломай голову! Я сам тебе скажу: ты в Сиудад-Реале Новой Гренады, в Сиудад-Реале, который я взял; ты в замке Сиудад-Реаля! Гляди: вот плацдарм, вот редут! Гляди, гляди же! Мавританская колдунья! Там, в этом редуте, укрылись твои отец, брат, жених, еще живые, и ты знаешь, что мне известны имена всех троих. Теперь смотри сюда! Сюда! На перила этого балкона! Здесь я сейчас повешу твоего жениха, брата и отца! Клянусь Богом, который тому свидетель, клянусь Богоматерью Больших Ворот, удостоившей меня победы, и клянусь Равелинским Христом!

Он повернулся к своим флибустьерам, слушавшим его с большим изумлением:

— А теперь, Богу хвала! Корсары, вперед! На редут! Все ступайте за мной, до самого конца!

Он схватил веревку, которой были связаны руки пленницы. И, увлекая ее за собой, бросился на плацдарм с саблей наголо.