Томас

— Да, я чувствовал, что Рома обречен. Поэтому... Попользовался...

— Вот-вот, а здесь ты... С осликом горбатым... На следующий день вечером встречаются, а у Ромы глаза пустые. Пастор не знал, что и думать, брать под себя или нет? Душу ведь человек не каждый день отдает... Ногти до локтей сгрыз. Стал разбираться, умом-то не дурак. Когда ты у Гараняна выплыл, Фф подумал, что под него копают. Он ведь здесь под мелкотню ховался. Стал тебя плотно вести. Когда ты пропал на островах, палкой в кустах пошерудил. У дома Сермяги встретил — хотел пощупать тебя.

— Ага, пощупал.

— Квартиру, кстати, самолично сжег, поэтому я не чувствовала — сильней оказался. И ребят Лешего приказал убить.

— Князь говорит, девки тоже его.

— Да, была здесь на крайний случай. Страховала. Сильна, бестия. Дурачка она подослала, попугать, ну и дальше концерт самодеятельности...

— А я купился.

— И на старуху бывает проруха.

— Купился, как школяр.

— Говорю, не казнись, с кем не бывает?

— С кем угодно, но не со мной и не сейчас... И не здесь!

— Стыдно?

— Перед тобой.

— Да я-то понимаю...

— Вот поэтому и стыдно.

— Да, что тут такого? Захотелось мальцу ангелка за юбку подергать? Шо тут такого?

— А! — Томас опустил голову.

— Не виноват ты. Это просто глупое совпадение.

— В одном городе в одно время я и пастор — не совпадение, эти девахи — не совпадение. Князь — не совпадение! — Томас ударил себя кулаком по здоровому колену. — Я! Я всегда чистюль на девок ловил, на сирот, убогеньких! Нос подставлю, чтобы он потешился, а потом — цап-царап!!! А тут...

— Беженки.

— Да. Фф такой же финт провернул. По яйцам словил, а я, идиота кусок, и рад радешенек.

Томас взъерошил пятерней затылок.

— Вот олух! Но... Тоня, вот, как на духу! Скажешь, давай всё заверну, переиграю. Хоть режь — не соглашусь! Даже передать не смогу, как мне там было хорошо!

— Дурак ты пятихатский! Кристине по этой части равных нет. Боль и страсть на грани — два в одном. Крутанула от души. Может немного переборщила, чтоб всякого надумал. Тебе же казалось, что в рай попал?

Томас посмотрел на баронессу удрученно.

— Угу.

— Так она специально. Ублажила с походом. Вам мужикам что, много надо?

— Обидно... Моим же оружием, словно котенка.

— Ты сколько лет на охоту не выходил, чего дергаешься? Забудь.

— Как просто у тебя выходит...

— Что Князь сказал?

— Говорит не ты первый и не последний.

— Вот и я о том же.

Томас снова опустил голову, машинально поправил брюки.

— Устал я. Зная дату своей смерти, привыкаешь к ней и начинаешь невольно подгонять время.

Антонина Петровна вздохнула, под ней жалостливо скрипнула сетка кровати.

— Это грех.

— Знаю.

— Кстати, луна тебе благоволит. В Тельце. Девиз на первое: «лучше хорошо знакомое зло, чем еще неизвестно какое добро». А вдруг пронесет?

— Меня? Точно пронесет, да так, что и до толчка не добегу, так буду кишками да кровищей срать...

— Типун тебе на язык!

— И на все члены...

— Да хватит каркать, блядь! Говоришь, как с маленьким. Вот дала бы по заднице!

Томас встрепенулся, перейдя на максимально громкий шепот, почти закричал:

— Ты мне лучше скажи, чё он такой всё ухмыляется? Всё знает, предугадал, рассчитал. Это не Краснофф тебе, не забалуешь. По плечику похлопает, в глазки заглянет — само радушие. Сказки рассказывает, послушаешь, прямо кот-Баюн. Клокотит ведь всё внутри, наружу рвется, а он ухмылочки... Вот зачем в Лесю вцепился? Ты бы послушала этот бред! Поле-море! По ушам катает, а она и рада, дура. Стыдоба так опускаться. Ради кого? Чистенькой? Так уже нет, — я постарался. Зачем она ему?

Баронесса чуть отстранилась от Тихони.

— Во, даешь... Он же тебя выручил! «Спасибо» вернул.

— С чего это?

— В обмен на урок фехтования.

Глаза Томаса Чертыхальски во тьме вспыхнули алым.

— Сам спроси!

Помолчали. Тихоня выпрямился. Из его рта начал валить пар. Воздух вокруг заморозился.

Баронесса подушечками пальцев погладила Томаса по спине, успокаивая.

— Князь он и есть Князь. Политик. Тут добреньким быть нельзя. Быть нигде и везде, всюду поспевать. Ты думаешь, ему легко?

— Я не о нем, я о себе. Меня ведь, меня как барана на убой ведут, и ради чего? Что за напасть такая гадание раньше времени проводить? Никогда такого не было! Это если, какой-нибудь вьетнамец выиграет, мы что будем в феврале гадать?

Томас зашептал тихо-тихо:

— Это же всё — конец. Я даже снега не увижу.

Тоня отстранилась.

— Ты это, свои хотелки оставь. Раз решил, значит, тому и быть и против него никто не пойдет. Сейчас с нами задираться себе дороже — мы хоть убогие, да с гонором. Кто бы мог подумать, что снова будем себе хозяева...

— Надолго ли?

— А ты не торопи. Наше время пришло: лихое, веселое...

— Веселое? Да уже тошно от этой веселухи! Мне тошно! За окно выглянешь — день насмарку. Уж видел-видел, но такого? Родятся-суетятся, а для чего? В какой переулочек забредут, убогие?

— Ты чё? Да ничего не меняется! — усмехнулась Тоня. — Они не меняются. Какие были, такие и остались.

Томас вдруг потер кончик носа.

— Нехорошие у меня предчувствия.