Томление

Что-то в ожившем Тамао меня не устраивало. Поняла! У него безжизненные губы. Я приблизилась к нему с помадой в руке и почувствовала теплое дыхание. Лицо мне было знакомо до мельчайших деталей; без труда найдя губы (какие они нежные! гораздо нежнее моих!), я на ощупь накрасила их помадой. Видимо, слишком сильно прижала помаду к губам, потому что почувствовала, что Тамао стал задыхаться. Губы приоткрыты, зубы разжаты; там, за чернотой, рождается дыхание.

Затем сняла фигуру с кровати и установила на полу. Отошла на несколько шагов и с восхищением стала смотреть на него. В темноте было видно лишь, что на белой восковой поверхности ярко горят губы. Остальное жило в моем воображении.

Я проснулась в приподнятом настроении.

После долгого самовольного затворничества захотелось погулять на свежем воздухе, и я вышла из номера.

У лифта заметила Тамао. Он на миг повернул ко мне лицо. Что-то неожиданное в нем поразило меня, я чуть не вскрикнула. Тамао весь сразу вспыхнул и стремглав бросился по лестнице вниз. Я тоже подбежала к лестнице, но Тамао уже сбегал по толстому бордовому ковру с пятого этажа на четвертый, с четвертого на третий. И тут я не смогла сдержать возгласа: не знаю, показалось ли мне это или так было в самом деле, но только сейчас я разглядела по краям губ Тамао не стертую до конца помаду – точно такую, какой пользуюсь сама.

Что со мной? Живя в реальности, я как будто вижу бесконечный сон.

Мне необходимо было знать истину, и я побежала догонять Тамао. Мягкий ковер скрадывал звуки шагов, и я не могла определить, на каком этаже он скрылся.

Зашла в кафе, надеясь застать Тамао там, но обнаружила только пожилую пару, которую впервые встретила вчера. Мужчина с дамой пили кофе. Я почувствовала усталость, присела за соседний столик и тоже заказала себе чашку кофе – вторую в это утро.

Огромные старинные часы с маятником показывали 10.38. Одним глотком я опустошила чашку. «Теперь-то совсем проснулась», – подумалось мне. И все же реальная жизнь вокруг была неясной, окутанной туманом. Вероятно, я уже давно совершенно перестала различать границу между сном и явью.

Пожилые люди приветливо улыбнулись мне.

– Вы тоже приехали смотреть? – спросила дама.

Я не поняла ее.

– Нам захотелось освежить впечатления тридцатилетней давности, вот мы снова и приехали сюда, в эту старую гостиницу, – продолжала она, взглянув на мужа.

– Да, – улыбнулся он ей в ответ. – Раньше мне казалось, что только жена чувствовала себя в те дни очень счастливой, но теперь я смог убедиться, что то было замечательное время и для меня.

Я все еще ничего не понимала.

– «Цвели фиалки в дни первой нашей встречи…» – вполголоса запела женщина, а ее спутник, улыбнувшись, сказал мне, не очень, впрочем, рассчитывая на поддержку:

– Да… Нужно сильно постареть, чтобы понять, какое то было славное время. Вот потому моя жена ничего понять и не может.

– Ты опять за свое… Да ведь я только в тех снах молодая девушка…

– И все же красоту женщины может оценить по достоинству только мужчина с жизненным опытом, – твердо сказал он.

Я поднялась из-за стола. Сумочка с деньгами была при мне, я вышла из гостиницы и, поймав такси, попросила отвезти меня к канатной дороге у станции R.

Такси стремительно неслось вдоль реки. Позади остались гостиница, расположенное напротив нее, на другом берегу реки, здание женского музыкального театра. Оно напомнило мне слова мужчины, и я подумала, что, пожалуй, красоту юноши также может оценить лишь женщина с грузом лет на плечах.

Небо, недавно ясное, заволокло тучами, у подножия хребта дул пронизывающий ветер. На мне было одно легкое платье, и я остановилась в нерешительности – словно застыла от холода. Белое свечение, так долго державшее меня в восторженном состоянии, будто сдуло ветром, почерневшее небо поглотило его, пронизало меня своим сырым холодом. Море за домами тоже черное, как небо. Промозгло. Надо возвращаться в гостиницу.

Я снова села в такси. Меня знобило. Хотелось одного – оказаться на больничной койке. По моей просьбе таксист останавливал машину у каждой придорожной больницы, но все они были переполнены. Наконец где-то надо мной сжалились и положили в коридоре на черный кожаный диван. Пронизавший до последней клеточки холод сморил меня, и я заснула, как засыпают путешественники, замерзающие в зимних горах.