Томление духа

— За то, что я пытался разрушить его веру в идею, от которой он сам ушел. Ему надо было меня унизить, превратить в комичного полу-прихлебателя; этим он унижал враждебную ему мысль. Я говорил о дальнейшем развитии нового еврейства. Но ему оно не нужно: он дорожит только старым. Ему крайне важны все обряды, все атрибуты и все старые ошибки. Тогда он спокоен, потому что точно знает и видит, против чего согрешил. Ему нужно сознание греха так, как нам с вами воздух. Только через грех и притом точно отмеренный он может сознавать свою личность. Человек, который органически не способен иметь свободную совесть; который чувствует себя легко, только когда взвалит себе на плечи крест и непременно краденный…

— Что? Что? — в изумлении зашептал Нил и схватил Липшица за руку — Как вы сказали? Крест?

— Верно, брат говорил? Похоже на него. Вдумайтесь хорошенько и вы увидите, что Сергею очень идет смерть. Я не шучу, избави Бог. Вот Слязкину не идет, а ему идет.

— А мне?

— Слязкин будет жить вечность, даром, что под лошадь бросается, — ответил Липшиц, оставляя вопрос Нила без ответа. — Не умрет. Для него жизнь — это широкая возможность ощущать себя падшим вечно судиться с какой-то идеей, непрерывно беспокоить Бога…

— Да, но все-же ощущать себя.

— В том-то и дело! В этом вся суть! — вскричал Липшиц. — Так или иначе, но он примазался к Богу. Нет-нет, а, глядишь, старый Бог и спросит: «Где же мой шут Слязкин? Разыщите-ка его!» — «Я здесь, Иегова, — закричит приват-доцент Слязкин. — Я здесь, Адонай, Бог Авраама, Исаака и Якова!» И при этом перекрестится трехперстным крестом. Обязательно трехперстным — по всем каноническим правилам. И грозный Бог Израиля, мстящий до седьмого колена, расхохочется… Но он жив, этот шут гороховый, он ощущает себя, он как цыган на базаре торгуется из-за бессмертия — в которое не верит, и глядишь: что-нибудь выторгует! Непременно выторгует!

Липшиц злобно расхохотался и некоторое время шел молча.

— Ну-с, вот являюсь я, который, так сказать, знает его из дому из той же семьи. Я пытаюсь ему доказать, что Иегова даже не смотрит в его сторону, и напрасно приват-доцент Слязкин так себя беспокоит. «Ты не украл», — говорит судья. «Нет, я украл, я страшный преступник», — отвечает обвиняемый и бьет себя кулаками в грудь. Никогда не старайтесь доказывать людям, что они не преступники: во-первых, вам не поверят, а во-вторых, вас побьют. Он и побил меня! Согласитесь, что это очень ловко: сделать меня кулинарным манекеном — за умеренное вознаграждение.

— Возможно, что он искренно хотел вам помочь. Ведь вы нуждались…

— Да, да! И это тоже! Вся штука в том, что он во всем искренен. И так, и сяк, и еще этак. Помочь такому голодранцу, как я и, помогая, на него плюнуть — это по Слязкински! Из этого поступка тоже извлечь свою выгоду. Такие «слязкия» души и грешат и молятся на все стороны, на всякий случай: авось что-нибудь да очистится? Точь-в-точь, как богомольная старушка крестится на все иконы: и на ту, и на эту…

— Мне кажется, вы одно забываете: этот человек страдает.

Марк Липшиц кисло засмеялся.

— Видите ли, что касается страданий, то я в них ничего не понимаю. И не должен понимать, — добавил с подчеркнутой загадочностью.

— Не должны?

Липшиц ответил:

— Моя служба в манекенах кончилась на прошлой неделе. Я уезжаю.

— Куда?

— Знаете, какая самая почтенная наука? Химия. Все науки против нас, одна химия с нами. У меня всегда была глубокая симпатия и склонность к этой науке.

— Помню, в гимназии, — ответил Нил.

— Мне обещали поддержку. Там, за границей я свободно займусь ею. Я оставлю вам адрес, по которому вы всегда можете меня отыскать, если нужно.

— Мне никогда не будет нужно.

— Этого нельзя знать заранее. И я так думал до того, как определился проб-джентльменом на кулинарные курсы. Помните: химия единственно с нами!

— Чего вы хотите? Революции?

— Революция это — пешка, пробравшаяся в дамки. Нужна европейская встряска, общее освежение атмосферы. Человечество погибает не от несчастий и неверия, а, напротив, от большого покоя и слишком большой веры в то, что все обстоит благополучно. В конце концов несчастных и неустроенных лишь незначительная часть, и ради них не стоило бы интересоваться химией. Суть в устроенных и довольных, а не в недовольных, неустроенных. Весь воздух земли наполнен пошлейшими мыслями, гнилыми идеями, никому ненужными словами. Смрад стоит от непроходимо глупых, тупых, подлых идей, разговоров, мнений, которыми насквозь пропиталась атмосфера. Земля провоняла от шаблонов и ужасающей самодовольной пошлости. О чем они говорят, о чем мечтают, к чему стремятся? С каким апломбом пишется и печатается то, что всем давным-давно известно. Есть единичные умы, которые кое-что придумали, но они молчат. Умные люди по преимуществу молчат. Да, пожалуй, я слишком много разговариваю, — усмехнулся он.

Липшиц молча прошел несколько шагов, но не выдержал и опять заговорил: