Томми и К°

Незамужние предпочитали не делиться своими мыслями. Каждая по размышлении находила основания считать, что Джозеф Лавридж выказал предпочтение именно ей. Каково же было ее раздражение, когда при дальнейшем размышлении она приходила к выводу, что Джозеф Лавридж выказывал подобные знаки внимания большинству ее подруг.

Тем временем Джозеф Лавридж благополучно следовал своим путем. В восемь утра экономка Джозефа входила в комнату, внося чай с сухим бисквитом. В восемь пятнадцать Джозеф Лавридж вставал и начинал делать сложные гимнастические упражнения с помощью резиновых подтяжек, что гарантировало при условии регулярных занятий придание изящества телу и эластичности мышцам. Джозеф Лавридж занимался гимнастикой регулярно в течение многих лет и лично был доволен полученным результатом, каковой, известный, впрочем, только ему одному, превышал все его ожидания. В половине девятого Джозеф Лавридж завтракал. По понедельникам, средам и пятницам он пил чай, заваренный собственноручно, ел яйцо, сваренное собственноручно, а также два тоста, один намазанный джемом, другой — маслом. По вторникам, четвергам и субботам Джозеф Лавридж вместо яйца употреблял тонкий ломтик бекона. По воскресеньям Джозеф Лавридж ел и яйцо, и бекон и вдобавок позволял себе на полчаса подольше почитать газету. В девять тридцать Джозеф Лавридж выходил из дома, отправляясь на службу в редакцию одного почтенного журнала, где состоял бессменным и уважаемым заведующим отделом городских новостей. Покинув свою контору в половине второго, Джозеф Лавридж в час сорок пять входил в помещение Автолик-клуба и усаживался за ленч. С подобной же точностью, насколько это возможно применительно к заведующему отделом городских новостей, была организована и вся остальная жизнь Джозефа Лавриджа. В понедельник вечером Джозеф пребывал в кругу знакомых музыкантов в Брикстоне. В пятницу Джозеф посещал театр. По вторникам и четвергам он был доступен для приглашений к обеду. По средам и субботам приглашал четверых друзей отобедать к себе на Риджентс-Парк. По воскресеньям Джозеф Лавридж в любое время года предпринимал поездки за город. Специальное время он отводил и для чтения, и для размышлений. Повсюду — на Флит-стрит, в Тироле, на Темзе и в Ватикане — его можно было издалека узнать по серому сюртуку, лакированным ботинкам, коричневой фетровой шляпе и лавандового цвета галстуку. Этот человек — неисправимый холостяк. И потому, когда слух о том, что он обручился, проник под прокуренные своды Автолик-клуба, все отказывались в это поверить.

— Это невозможно! — заявил Джек Херринг. — Я лет пятнадцать близко знаю Джои. У него все расписано по минутам. Он просто не мог бы выкроить время для брака.

— Он не любитель женщин, во всяком случае до такой степени. Я знаю, он сам мне об этом говорил! — пояснил поэт Александр. — Он считает, что женщины — воплощение артистизма общества, что с ними приятно проводить время, но жить — слишком обременительно.

— Помнится мне, — заметил Малыш, — он рассказывал одну историю, вот в этой самой комнате месяца, этак, три тому назад. Возвращались они как-то небольшой компанией из Девоншира. Они весело провели там вечер, и кто-то — Джои точно не помнил кто — предложил заглянуть к нему на прощальный бокал виски. Вот сидят они в гостиной, беседуют, смеются, как вдруг появляется хозяйка, всю прелесть наряда которой, по словам Джои, составляла его пестрота. Весьма миловидная женщина, отметил Джои, только чрезмерно разговорчивая. И едва лишь возникла пауза, Джои, обратившись к сидящему рядом мужчине, по виду скучающему, шепотом заметил ему, что им самое время уйти. «Вы, пожалуй, уходите, — ответствовал джентльмен скучающего вида. — А мне, к сожалению, нельзя, видите ли, я тут живу».

— Никогда не поверю! — сказал Сомервиль, адвокат без практики. — Вечно он сыплет своими шутками, верно, какая-нибудь дурища восприняла его всерьез.

Однако эта версия переросла в устойчивый слух, обросла деталями, утратив всю свою прелесть, и наконец обрела вид чистой констатации факта. Более недели Джои не показывался в клубе, что уже само по себе стало убийственным подтверждением молвы. Теперь всех интересовало: кто она, какова она из себя?

— Она явно не из нашего круга, а то бы мы непременно услышали что-то от ее друзей, — прозорливо заметил Сомервиль, адвокат без практики.

— Непременно, какая-нибудь препротивная куклешка, которая всех нас затанцует, а ужин подать позабудет! — с боязнью высказался Джонни Бастроуд, обычно именуемый Птенчиком. — Мужчины в возрасте вечно влюбляются в молоденьких.

— Сорок лет, — холодно заметил Питер Хоуп, редактор и один из владельцев журнала «Хорошее настроение», — это еще не возраст.

— Но это и не юность, — упирался Джонни.

— Тебе же лучше, Джонни, если она молоденькая, — вставил Джек Херринг. — Будет с кем порезвиться. А то временами мне бывает тебя жаль, кроме взрослых, тебе и пообщаться-то не с кем!

— Да уж, в определенном возрасте все становятся скучны, — согласился Птенчик.