Тони и Сьюзен

Раз они не пришли: остаток мозга предложил ему подумать об умирании, отнестись к этому со всем вниманием. Тони Гастингс умирает, подумай об этом. Он должен был удивиться сильнее. Он смутно припомнил что-то, о чем хотел подумать, умирая, но не смог вспомнить, что это было. По крайней мере, он должен понять, почему умер. Вопрос из тех, что зададут другие, — как этого можно было избежать, что он должен был сделать иначе. Наверно, он перепутал левую руку с правой. Собирался приподняться, уперев в землю правую руку, но вместо этого налег на левую, которой держал у живота пистолет. Давление пальца на курок в судорожных поисках — наугад, под животом — точки опоры. Неврологический сбой, вызванный шоком от слепоты, к которой, впрочем, он должен был бы привыкнуть, будучи слепым уже так давно.

Ему подумалось, что если полицейские вовремя к нему поднимутся, то смогут его спасти. Если, услышав выстрел, они вскарабкаются сквозь кусты, то смогут вызвать по рации «скорую». Вероятным это не казалось. Он не улавливал признаков их присутствия.

Ему подумалось, что они найдут его тело и решат, что он покончил с собой. Это казалось логичным, они не удивятся. Он задумался, какие мотивы они ему припишут. Возможно (скажут они), он сделал это потому, что не смог вынести еще и ослепления вдобавок к своей утрате. (Они не будут знать, что он с этим смирился.) Или: он был так одержим мыслью о совершенном против него преступлении и потребностью в мести, что, когда Рэй умер, ему стало незачем дальше жить. (Они не знают о Луизе Джермейн, которая его ждет, — если он ей нужен слепой.) Или же (скажут они, недооценив в нем цинизм и трусость, эти наиважнейшие его качества) причина в его идеализме, в неспособности вытерпеть знание о себе, которое навязали ему Бобби Андес и Рэй: ему открылось, что у него нет иного морального преимущества перед своими врагами, кроме того, что они первые начали. Скорее же всего (не зная, как радостно он смирился с ожиданием), они просто отнесут это на счет невыносимости боли и умирания: поняв, что он не только ослеп, но и ранен выстрелом Рэя и истекает кровью, он не выдержал. Это для него было слишком, и он сломался. Вряд ли полицейские назовут его смерть несчастным случаем.

Он совсем не хотел умирать и мечтал, чтобы они поторопились. Между тем канат в животе исследовал его, наносил на карту его территорию. Среди органов середины его тела — хотя он и не знал точно, что там что и где что находится, — были печень, почки, селезенка, аппендикс, поджелудочная железа, желчный пузырь и мили кишок, больших и малых. Он попробовал подумать над тем, что еще там есть, и пожалел, что не познакомился со всем этим поближе, пока жил.

Наверняка он знал одно: он может продолжать свой путь в Мэн. Спустя столько времени, год с лишним. Так ему сказали полицейские, когда наконец пришли, они стояли у двери и поздравляли его, и он сел за руль и пристегнулся. Ремень туго перетянул живот. Они пожали ему руку. Пожелали всего доброго. Рассказали, как ехать, сколько примерно займет дорога.

И он отбыл, и теперь ехал быстро, по-прежнему имея в себе что-то от ковбоя и бейсболиста, чуть не пел от радости, и в два счета оказался на месте. В конце дороги, на склоне, он увидел летний дом. Это был большой старомодный двухэтажный дом с английскими окнами и верандой. Веранда и все окна были в мелкий квадратик, весь дом был в квадратиках. Он въехал по подъездной дорожке на траву и увидел, что они ждут его в воде. Он подошел по траве к водной кромке.

— Заходи, — сказала Лора. — Мы тебя ждали.

— Почему ты так долго? — спросила Хелен.

Он спросил:

— Холодная?

— Довольно холодная, — ответила Лора, — но ты стерпишь.

— Когда немного привыкнешь, то получше, — сказала Хелен.

Они стояли по шею, и он видел только их головы. В полуденном свете вода мерцала голубым и белым, как сладкое молоко, и курчавые сосновые островки в заливе блестели летней радостью.

Он ступил в воду, она заледенила его ноги. Лора и Хелен засмеялись.

— Тебя слишком долго не было, — сказала Лора. — Совсем потерял форму.

Он оглянулся на склон и дом на траве, высокий, просторный и красивый. Застекленная дверь с квадратиками на веранде была раскрыта и подперта, и были открыты два окна с квадратиками на втором этаже, он не знал почему. Он подумал: как хорошо будет, поплавав, пойти в дом, пройти по траве, войти, сидеть в больших пустых комнатах, пахнущих сосной, с удовольствием греться после холода. Потом они смогут поговорить, про все, что он помнил, что хотел им сказать. Он хотел сказать ей, как она размахивала руками, идя к дому. Он хотел спросить, ссорились ли они когда-нибудь. Он не помнил и надеялся, что нет. Он подумал, ревновал ли он когда-нибудь, наверное, нет, и ревновала ли его она, он надеялся, что нет, потому что не думал, что когда-нибудь давал ей повод. Он хотел сказать ей, что помнит черничное поле и что-то потом, он забыл.