Тони и Сьюзен

Притом что это было счастливое время, Сьюзен много плакала. В хронике всегда сложно передать чувства, потому что у них нет внешних проявлении, но плач — это событие, которое хроника может описать. Она плакала по честной Сьюзен, которую ей нужно было отстраивать заново. Она плакала по матери с отцом, по пятнадцатилетнему Эдварду, по часам в лодке, по мифу о детской любви и по жизни борющегося художника. Она плакала, когда ее мать приехала в Чикаго убеждать ее дать Эдварду возможность начать все сначала и сказала, что он всегда будет ее приемным сыном.

Она плакала, думая, что Арнольд не разведется с Селеной, и плакала по Селене, когда оказалась неправа. Она плакала по плачу Селены, по врачу, который сказал, что Селена никогда не поправится, и по адвокату, который обязал Арнольда содержать ее до конца жизни.

Обычно Сьюзен плакала мало, но то было время переживаний. Прежняя плачущая Сьюзен была еще ребенок. Созревающая Сьюзен, которая вышла за Арнольда, была мудрее, но не слишком; во второй свой брак она вступила с мыслью исправить ошибки первого. Теперешняя Сьюзен признает, что исправление состоялось, — не потому, что Арнольд лучше Эдварда, но в силу времени. Оно просто наступило. Арнольд изменился, но во многом остался таким, как был, и Сьюзен так и не узнала, не могло ли то же самое исправление состояться, если бы она осталась с Эдвардом; также она вынуждена была гадать насчет аналогичного исправления ошибок в жизни Эдварда с верной Стефани.

Но не так уж это важно. Вот что зрелая Сьюзен знает точно: как бы все это ни начиналось — каким сомнительным образом и под какими тучами, с каких обманов и предательств, совершенных без задней мысли или с оной, — они создали некий мир. Это ее мир, и его следует защищать. Временами она еще может вспомнить, как ей виделся другой мир. Она пошла в аспирантуру, намереваясь получить степень. Она могла бы стать профессором, преподавать аспирантам, писать книги, возглавлять кафедру, ездить с лекциями. Вместо этого она ведет занятия, когда для нее находится место в расписании, на полставки, не для денег, не для карьеры — для моциона. Она могла бы, да, но ее злит, когда кто-нибудь вроде Лу Энн с английского отделения рассуждает о принесенных ею жертвах, жалеет ее и говорит об Арнольде так, как будто он тиран или рабовладелец. Потому что она не знает, сделала ли она осознанно такой выбор или это случилось само собою (все происходило как-то исподволь), — но она стала матерью семейства, вот кто она теперь. Семейство — это Дороти, Генри, Рози, они с Арнольдом, и она — мать. Это для нее важнее всего в жизни, тут и спорить нечего. Нравится, не нравится, но вот что я такое, говорит она. Она это знает, Арнольд это знает. Это у них общее знание.

Они скрепили его добрых три года назад конвенцией имени Мэрилин Линвуд. Молчаливое соглашение, которое никогда до конца не облекалось в слова, продиктованное ходом событий. То, что Арнольд остался, что он продолжил играть роль мужа и отца и что после того, как было сказано достаточно, больше не было сказано ничего, доказало тезис о том, что разные Линвуд приходят и уходят. В конечном счете, они не имеют никакого значения.

Она стоит за него — вот как это называется. Она никогда не думала об этом в таких словах. Она всегда думала, что в ней есть здоровый эгоизм, что она блюдет свои интересы, но — ведь это правда, разве не так? — она стоит за него и всегда стояла. Не потому, что он — Арнольд, а потому, что когда-то в прошлом она решила выйти за него замуж. И потом они оказались внутри кристалла, которым обернулся для них мир. Она стоит за него наперекор Линвуд так же естественно, как стояла за него, когда был иск Мэкомбер за преступную халатность, и точно так же последует за ним, если он соберется в Вашингтон (она продаст дом, оторвет детей от школы и друзей — все, что угодно) ради его карьерного роста. Она это сделает, конечно же сделает.

Дело не в том, что они — со своими детьми, домом, машиной, собакой, кошкой, чековыми книжками и писчей бумагой — создали учреждение вроде банка, а в том, что мир — холодный, пустынный и опасный, и они нужны друг другу, чтобы укрыться от него. В книге, которую она читает, об этом говорится. Злополучный Тони должен оценить, как яростно она цепляется за все это. Должен. Но ей от этого не по себе, — она не доверяет Эдвардовой книге. Почему — не знает. Она бередит в ней какую-то тревогу, страх, предмет которого ей неизвестен, но это не страх из истории Тони, он скорее где-то внутри нее. Она думает: если Эдвард хочет, с помощью Тони или как-нибудь еще, поколебать ее веру в ее жизнь, ну что же, она будет сопротивляться, и только. Вот просто будет сопротивляться. Есть в жизни вещи, которые чтение каких-то там книг изменить не может.

Чтение третье

1

Сьюзен Морроу возвращается к книге, проведя день в трудах. Уборка, пылесос. Оберточную бумагу, подарки и игрушки — наверх. Час на оплату счетов и другой — у телефона, говоря с Морин про все на свете, кроме того, о чем она думает.