Тонкая математика страсти (сборник)

В этом сидении у окна, особенно осенью, когда летние краски день за днем, практически на глазах, сползали и с неба, и с земли, было что-то ностальгическое, что-то сладко-печальное, создававшее внутри Мирона особое ощущение.

В дверь постучали.

Мирон лениво поднялся – он не любил, когда его отвлекали от особых ощущений. Максу он сейчас не открыл бы, но это был кто-то русский. Немцы так не стучат.

Дверь скрипнула, отворяясь.

В проеме стоял министр культуры. Мирон хорошо его знал – ведь это был его непосредственный министр.

Выглядел министр прескверно. Потертые джинсы и мешковатый свитер с дыркой на локте и олимпийским мишкой на груди. Глаза печальны и, казалось, заплаканы.

Мирон сделал шаг назад, приглашая гостя пройти.

– Чай будешь? – спросил он на ходу у министра.

Министр кивнул.

Молча уселись за стол.

Министр вытащил из кармана джинсов сложенную в несколько раз бумажку. Развернул, протянул дрожащей рукой Мирону.

«Приказ о слиянии Министерства культуры с Министерством защиты прав потребителей и о ликвидации подведомственных Министерству культуры учреждений».

Дальше Мирон читать не стал. Он заварил чай, разлил по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам, поставил на стол жестянку с сахаром-рафинадом.

– Сюда они не придут, – говорил, попивая чай, министр. – Я сжег всю документацию кладбища, теперь его как бы и нет. Ты меня не прогонишь?

Мирон отрицательно мотнул головой.

В дверь постучали по-немецки.

Министр приподнялся, опасливо оглянулся, выискивая укромное местечко, на случай опасности.

– Не бойся, это свои, – успокоил его Мирон. – Это немцы.

Министр снова сел за стол, глотнул чая.

– Больше всего я не люблю японцев, – проговорил он. – Это они убили искусство своим электричеством.

Мирон кивнул. Ведь он тоже не любил электричества.

Снова постучали по-немецки. Хозяин домика впустил Макса.

Макс долго извинялся, стоя в дверном проеме. Объяснял, что забыл вовремя перевернуть свои песочные часы, и они отстали почти на час.

Потом пили чай втроем. Макс декламировал Гете. Министр попробовал прочитать Пушкина, но вовремя остановился, поймав на себе напряженный взгляд немца.

Мирон сходил за водой на озеро и снова поставил чайник на газовую плиту.

– Друзья, – сказал вдруг министр призывным голосом и тут же запнулся, а помолчав с минуту, вытащил откуда-то плоскую бутылочку коньяка. – Четыре звездочки… Вы помните, что это значит?!

Макс и Мирон молчали.

– В наше время это лучшее лекарство, изобретенное человечеством, – осмелев, заговорил министр. – Все мы, и вы, товарищ немец, остатки погибающей, исчезающей навеки великой русской культуры, давшей миру столько гениев, столько Достоевских, Гоголей и Пушкиных…

Макс поморщился.

– Извините, – сказал ему на это министр. – Но мы не должны исчезать бесследно и безболезненно для нашей земли…

Министр говорил горячо и проникновенно. Когда-то он был известным актером-трагиком.

– А вот и чай снова вскипел! – вставил Мирон, увидев стремящийся вверх, к потолку, пар.

– Мы не должны исчезать, потому что вслед за нашими варварами могут прийти и другие поколения, взгляд которых на культуру будет совсем иным…

– А сколько рубиновых звездочек на башнях Кремля? – спросил вдруг Макс.

И Мирон, и министр пожали плечами. Министру даже стало неловко. «А и в самом-то деле, – подумал он. – Как это я ни разу не сосчитал?»

И возникло пристыженное молчание, которым воспользовался Мирон, чтобы заварить крепкий чай и разлить его по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам.

– А стаканчики у тебя есть? – спросил у хозяина министр.

– Стаканчики?! – философски произнес Мирон.

– Это не лекарство, – твердо заявил Макс. – Это нельзя принимать внутрь… От этого погибли многие северные народы…

– А как же это надо принимать? – остолбенело по-русски посмотрел на немца министр.

– Я люблю принимать ванны, – задумчиво произнес Мирон.

– В нашей русской культуре нет никакой культуры пьянства, – сказал Макс и, наклонившись к бутылке, посмотрел ей прямо в этикетку.

Министр растерялся. Он взглядом поискал понимания у Мирона, потом у немца, но тщетно.

– Что же с ней делать? – спросил он негромко.

Макс и Мирон переглянулись.

– Лучше ее принять наружно, – Мирон сопроводил свои слова взглядом, не терпящим возражений.

Министр едва заметно покачал головой, словно вспомнил то, что больше никогда не повторится.

Хозяин домика-сарая поднялся из-за стола, подошел к двери и оглянулся.

Макс тоже вскочил, а затем медленно поднялся на ноги и министр.

Мирон сделал шаг к уложенным штабелем колесиками наружу рояльным ножкам, провел рукой по колесикам – они, проворачиваясь, взвизгнули.

– Ради такого случая, – глядя на ножки, заговорил Мирон.

– Нет! – взволнованно перебил его Макс. – Нельзя этого! Как же ты будешь сохранять русскую культуру, если сделаешь это!

Мирон покорно убрал руку с рояльных ножек и вышел во двор.

– Иди к ванне, а мы сейчас сами соберем дрова, – напутствовал его Макс.

Мирон поплелся к ванне. На ходу погладил рукой по карману махрового халата – нащупал коробок спичек, и на душе стало спокойнее.