Тонкая нить(изд.1968)

Да, хмель!.. И пить-то он из-за нее начал, с горя… Интересно, между прочим, судите сами, она, Анна Казимировна, ругала ведь его за пьянки, и как! Даже стала избегать, как он начал выпивать: все требовала, чтобы вел себя образцово, не перечил начальству. Вроде бы заботилась о нем, а сама с ним никуда. Все у нее дома и дома, разговоры и разговоры. Вот и пойди разберись в ней…

Как? Что было в тот вечер дальше? А вот дальше и стряслась беда. Он дал согласие. Как они пробрались на летное поле, как очутились в кабине самолета, он не помнит. Действовал как в тумане. Ну конечно, и охрана там — из рук вон. Лопухи! Пришел он в себя только в тот момент, когда, запустив двигатели, увидел за стеклами кабины перекошенное ужасом лицо пожилого дяди из аэродромной службы. Молнией мелькнула мысль: «Что же это я делаю?»

Ну конечно, двигатели выключил — и на землю. Помог ей из кабины выбраться. А она шипит: «Трус, слизняк, подлец…» Почему слизняк? Почему подлец? Нет, он не подлец. Он, Степан Савин, немножко пошумел, чтобы охрана в него вцепилась, принял, как говорится, огонь на себя и этим помог ей скрыться. Потом, конечно, когда началось расследование, имени ее не называл. Зачем? Ведь вина-то его, его. При чем она здесь? Что она без него могла сделать? Вот, собственно говоря, и вся история.

— Эх, ты, — покачал головой Скворецкий. — Герой! Значит, и при расследовании опять «взял огонь на себя»? Н-да, герой…

Степан, потупив глаза, сокрушенно молчал.

— А ты о том подумал, — жестко сказал полковник, — что мог явиться слепым орудием в руках Войцеховской, простым исполнителем ее воли? Подумал? А туда же — «моя вина», «беру огонь на себя»! Тоже мне рыцарь, черт бы тебя побрал.

— Позвольте, товарищ полковник, — робко спросил Савин, — что значит «орудие»? Какой это воли я исполнитель? Вам что, что-нибудь известно… об Анне Казимировне?

— Мне? Допустим, ничего не известно, если не считать того, что ты сам рассказал. А этого, по-твоему, мало? Боюсь, неспроста оберегала тебя Войцеховская от пьянок, требовала хороших отношений с начальством, старалась не афишировать своих с тобой отношений. Ох, неспроста!.. Но не об этом речь. «Известно», «неизвестно»!.. Ты о другом подумай: в какое положение ты поставил расследование? Ведь ты не только ничем не мог, но запутал все на свете. «Взял огонь на себя»! Ишь ты! Это-то тебе ясно?

— Я… я об этом как-то не думал, — смущенно сказал Степан. — Как же теперь быть, что делать?

— А вообще-то что ты собираешься делать, как думаешь жить дальше? — вопросом на вопрос ответил Скворецкий.

— Право, не знаю, — махнул рукой Савин. — Совсем запутался. Один конец…

— Что, может, пулю в лоб пустишь? — зло, с издевкой спросил полковник.

— Вы не смейтесь, — взмолился Савин, — но я действительно не вижу выхода.

— Да уж какой тут смех! Только винить-то тебе некого: сама себя раба бьет, что нечисто жнет. Ты вот что скажи: только честно — понял? — что такое эта самая Войцеховская? Понял? Или опять к ней побежишь?

— Нет, — твердо указал Савин, — теперь уж не побегу. Если надо — не побегу!

— То есть как это «если надо»? — взорвался полковник. — А сам ты как считаешь, сам? Это уж, брат, тебе решать. Нечего за чужую спину прятаться.

Савин встал.

— Товарищ полковник… памятью отца… — На глазах его выступили слезы. — Разрешите идти?

— Постой, постой. Куда ты?

— В часть, конечно, к командованию. Расскажу все, как было. Ну… ну… и буду проситься на какую-нибудь работу… — Голос Степана дрогнул. — На аэродром. Хоть грузчиком, вольнонаемным…

— Опять геройствуешь? — сурово сказал Скворецкий. — Смотрите, мол, какой я несчастненький. Каюсь. Готов в чернорабочие.

— Зачем вы так? Куда же мне, кроме аэродрома? Ведь если не в воздухе, то рядом, там мое место. Я с вами, как… как с отцом, а вы…

— Дурак, право дурак, — перебил его полковник. — Садись. Держи бумагу. Пиши.

— Что писать, — робко спросил Степан, усаживаясь на место. — Куда?

— Первое: пиши подробное объяснение, как все произошло в аэропорту. Что и почему ты утаивал раньше, при расследовании. Пиши мне, на мое имя: начальнику Крайского управления КГБ.

— А вы… вы начальник Управления КГБ?

— Да, именно так. Второе — главному командованию Военно-Воздушных Сил. Рапорт. Пиши, что вину свою осознал полностью, ну и всякое такое. Одним словом, пиши так, как находишь нужным. Подсказывать не буду. Учти одно — в рапорте о Войцеховской не распространяйся. Укажи, что ряд обстоятельств, связанных с твоими поступками, сообщил полностью органам государственной безопасности. Сошлись на меня. Ясно?

— Ясно. Только… только… стоит ли? Ну зачем я буду обращаться к главному командованию? Вы правильно сказали: сам виноват, сам и расплачиваться должен. И зачем я буду на вас ссылаться? Вы же меня почти не знаете…

— Да, тебя я не знаю, но знал Сергея Савина, сына которого в беде не брошу. Да и соображать кое-что соображаю. Я тебя, паршивца, вытащу из грязи, в которую ты сдуру залез. Вытащу…

— Товарищ полковник, — всхлипнул Степан. — Товарищ полковник…

— Ладно, ладно, пиши…