Тонкая нить (сборник)

Я могла бы еще взять патент на стратегию безбилетного посещенья рихтеровских декабрьских вечеров. Я была счастливым обладателем двух неразменных билетов на них, один с неоторванным контролем, другой с оторванным. При входе в гардероб я показывала целый билет милиционеру – он контроля не отрывал. Из гардероба я не шла, как все добрые люди, через контролера в зал прямым путем, но окольным в запертой холл, в очередь за программками. Оттуда был другой вход в залы с другим контролером. В очереди же стояло много людей, поздно спохватившихся и вышедших за программками с уже оторванным контролем на билете. С ними я входила в зал, предъявив неразменный билет номер два. За многие годы я ни разу не попалась.

22. Иллюзион

Там был выход из зала с тамбуром. При последних кадрах фильма служительница отодвигала задвижку внешней двери и отходила с дороги толпы. Я в это время проникала в тамбур. Когда люди вставали, а свет еще не зажигался, входила в зал и быстро поднималась по лесенке на сцену, за экран. Из-за него выходила в тот момент, когда гас свет для следующего сеанса. Но эта моя стратегия оказалась ловленой и сработала всего раз десять.

23. Таганка, Митька и Христос

Честный Митька, дабы ходить на спектакли Таганки, помогал им строить новое зданье и даже пробил гвоздем руку. Со следами гвоздей на руках аки Иисус Христос ходил он на «Мастера и Маргариту». Мои сыновья близнецы, оба козероги, стихия же козерога – земля. Но бывают козероги не от мира сего, как Спаситель наш, под этим знаком рожденный. Андрей – более приземленный козерог, Митька же лицом и интонацией смолоду был похож на Иисуса Христа. С возрастом это прошло.

24. Большой, или Из честной юности в плутовскую старость

Летом с восьмого класса на девятый я собирала в сквере у аптеки на Даниловской площади пузырьки от одеколона, выпитого добрыми людьми, сдавала по копейкам в аптеку же и набирала заветные не то 70, не то 80 копеек – минимальная цена билета в Большой театр. Вставала ночью в 4 часа без будильника, шла пешком через спящую Москву – тогда это было безопасно. Занимала очередь в кассу и, ежась, шла подремать на главпочтамт в зал междугороднего телефона. В 11 открывалась касса, я покупала билет на галерку на «Ромео и Джульетту» Прокофьева. Музыку я уже знала наизусть, и каждое движенье Улановой тоже.

Лет в 45 я однажды отвела глаза билетерше и прошла на вагнеровскую «Валькирию» вообще без билета. Один и Брунгильда вылетели на клубящуюся туманом пустую сцену навстречу друг другу с серебряными копьями наперевес и возгласили, как серебряные трубы. Стоило пойти и на большее преступленье ради этого.

25. Поводырь

В жертвенной молодости я была вроде Митьки. Тогда я училась на мехмате университета. После успехов Понтрягина туда приняли несколько человек слепых. Я с ними ежедневно занималась, а геометрию объясняла, стуча в стенку согбенным пальцем. Так себя и помню, мальчиком-поводырем, или же Миньоной, как вам будет угодно.

26. Фестиваль

Московский фестиваль молодежи и студентов открывался в тот год, когда я поступала в университет. В клетчатом платье собственного шитья с кривым воротом, с венком из косы – я прорывалась на открытье фестиваля с рассвета. Ехала под сиденьями какого-то грузовика. Несла кому-то какие-то обручи. Отвечала на все вопросы: «нос компрандос», придумав эти слова на месте. Часов шесть-семь ушло на преодоленье всех заслонов. И вот стою с разноцветными гостями фестиваля на поле, перед трибунами. Кругом летают голуби, я громко пою и очень хочу есть. С трибун бросают хлеб голубям, я его подбираю с газона и ем.

27. Портрет художника в юности

Помню себя все время идущей, поющей и голодной. Вот иду пешком в Пашков дом, на холме и в сирени, и на долгий весенний день зарываюсь носом в книги. Там, мой прилежный к книгам читатель, был читальный зал ленинской библиотеки для школьников. Вот слушаю музыку под чужими окнами – шарманщик наоборот. В нашем доме, к добру или к худу, нет радиотарелки. Мать моей бывшей одноклассницы, поступившей в хоровое училище на Якиманке, где я постоянно ошиваюсь, подкармливает меня и возит с собой в деревню. Как ты увидишь, мой умиленный читатель, не она одна. Моя же бедная мать чувствует себя в советской действительности растерянным зверем в клетке, который то не кормит детенышей, то таскает из угла в угол.

28. И за учителей своих заздравный кубок подымает