Тонкая нить судьбы

В расположение полка группа вернулась через сутки. Задание было выполнено. За исключением младшего политрука прибыли все. Вот только Онищенко и его бойца Круглова, молодого бойкого парнишку лет восемнадцати, задели немецкие пули. Онищенко был ранен легко в ногу, Круглову досталось чуть больше. Пуля навылет прошла через бедро. Обоих увезли в госпиталь. После доклада Ухтомского о ходе и результатах операции полковник попросил:

– Капитан, расскажите, как погиб младший политрук. Только, прошу вас, без прикрас и утайки. Мне это важно.

Алексей еще там, в лесу, когда взрывом разнесло Угловатого, решил для себя, что будет беспристрастен в докладе о смерти младшего политрука. Поэтому капитан четко, без лишних слов описал действия Ухтомского вплоть до его подрыва на мине.

Полковник немного помолчал, когда капитан закончил докладывать, а потом неожиданно, тихо произнес:

– Собаке собачья смерть.

– Не понял, товарищ полковник. Что вы имеете ввиду? – удивился Ухтомский. Харитон Евлампиевич устало посмотрел на капитана и спокойно произнес:

– Не лукавьте, Алексей Николаевич. Все вы знаете… Именно по доносу Угловатого Валерий Георгиевич был арестован. А вчера. он был расстрелян якобы за измену родине по закону военного времени, без суда и следствия. Полковник устало сел на табурет, на тот самый табурет, на котором каких-то семь дней назад сидел бывший командир полка Валерий Георгиевич.

– Садитесь, капитан. В ногах правды нет. – сказал полковник Алексею, который стоял как в оцепенении, не шелохнувшись.

До него никак не доходил смысл последних слов полковника, он не мог поверить, что Валерия Георгиевича нет в живых.

– Вот я и говорю, преступление это, преступление против народа, против страны арестовывать боевого офицера, командира полка накануне наступления. Преступник не он, преступник Угловатый.

Голос Харитона Евлампиевича с каждым словом набирал силу, становился тверже и непримиримее. Он обхватил свою наклоненную голову и издал звук, похожий на рев льва.

– Не пойму, не понимал и никогда не пойму эту политику государства уничтожать людей, заметь, капитан, преданных своей родине, до клеточки любящих ее, только за то, что они вот такие, умные, мыслящие, другие.

Ухтомский, сел на предложенный табурет. Что-либо говорить не хотелось. Он чувствовал себя так, как будто кто-то высосал из него всю энергию.

– Угловатый и на тебя донос написал, капитан. Да я его перехватил. Я ведь его специально близко к себе подпустил, чтобы он не наделал каких-нибудь гадостей в полку. И ведь успел. Перед самой вашей вылазкой передал мне письмо в штаб. Просил отправить его. Я взял на себя грех, вскрыл письмо. И слава Богу, что вскрыл и прочел. Вот оно, возьмите, Алексей Николаевич. Оно по вашу душу. Если хотите, прочтите, если нет, то уничтожьте, сожгите. Не было его. Я ничего не читал.

Полковник замолчал. Плеснул себе в чашку воды из чайника, жадно сделал несколько больших глотков.

– Я ведь специально послал Угловатого с вами в разведку. Думал… Да Бог с ним. Вот, что написать по поводу его смерти, вопрос. Погиб смертью храбрых – рука не поднимается. Погиб как сволочь – тоже не напишешь, а так и подмывает. Напишу, как есть. Подорвался на мине по собственной неосторожности. Как думаешь, капитан?

Но Ухтомский его не слышал. Он машинально сжал в руке полученный листок бумаги, встал и шатаясь пошел к выходу. Командир не остановил его, ничего не сказал, только понимающе посмотрел в спину капитану. Снаружи его ожидал Глухов.

– Товарищ командир, разрешите…

Но Глухов не закончил своего обращения к Алексею, вид которого заставил его замолчать. Капитан прошел мимо своего подчиненного, не обратив на него внимания. Ухтомский зашел в свою землянку, не раздеваясь сел на табурет, развернул письмо, написанное рукой Угловатого. Он быстро пробежал по кривым строчкам письма, скомкал его и бросил в огонь буржуйки. Так долго вынашиваемая месть не давала Алексею покоя.

– Сволочь, все-таки ушел от возмездия, моего возмездия. – Ухтомский сдавил что было силы свою голову. Неудовлетворенная месть не давала ему покоя.

«Собаке собачья смерть.» – вспомнил Алексей слова полковника.

И тут на ум капитану пришла популярная мысль философа Гегеля, утверждающего, что случайность есть еще непознанная закономерность.

«Значит смерть Угловатого, вот такая бесславная, почти позорная, не случайна, а закономерна. Она есть результат его подлых поступков и действий. И это его, Угловатого, выбор. Он выбрал жизнь, полную подлости и предательства, и она отомстила ему своей постыдной кончиной.» – эти мысли лихорадили Ухтомского. Он вскочил с табурета и начал ходить взад-вперед по своей тесной землянке.

«Да, все, что случается имеет причину. Может быть, нет, я уверен, что моя судьба огородила меня от одного из самых больших грехов на земле – убийства. Боже, благодарю тебя за мое спасение!»

Алексей всегда верил в Бога. Он никому об этом не говорил, ибо разговоры с Богом, которые он вел в трудные минуты, подбирая для этого укромные тихие места, были только его, личными разговорами. И сейчас Ухтомский, как никогда, почувствовал необходимость поддержки. Капитан посмотрел наверх, но увидел только необструганные доски, служащие потолком землянки. Тогда он сел вновь на табурет, закрыл глаза, постарался уйти в себя, ничего не слышать. В полной внутренней тишине прошло минуты три. И вдруг Алексей вспомнил, как в юности увлекался Алексисом де Токвилем. Этот француз своими философско-политическими взглядами формировал сознание молодого князя еще до революции.

«Жизнь – не страдание и не наслаждение, а дело, которое мы обязаны делать и честно довести до конца». Эта высказывание де Токвиля, прозвучавшее внутри капитана, поставило все на свои места.

«Угловатый по всем законам жизни получил по заслугам. Обычно те, кто умирает, уносят с собой свои грехи, оставляя живым свои благодеяния. Политрук в своей жизни не совершил ни одного благоугодного дела. А значит его жизнь была пуста и ничто не будет напоминать живущим о нем. Не это ли самое страшное для человека? В его смерти моей вины нет. Совесть моя чиста. Я буду жить. Мне есть для кого жить. У меня есть дочь Настенька и любимая жена Полина. У меня есть родина, любимый город, любимый дом.»

Лицо Ухтомского просветлело, на душе стало легко. Он вышел на улицу и с упоением стал втягивать в себя морозный воздух. Мягкие снежинки крутились в воздухе, плавно опускаясь на заснеженную землю.

«Как хорошо жить!» – крикнул капитан.