Тонкая рябина

— Я знаю о вашем прошлом, но его больше не существует. Вы гвардии майор, орденоносец, отличившийся в боях с неприятелем. Писатель. Сейчас военные писатели нужны в армейских и фронтовых частях. А куда б вы хотели?

— Если это возможно, то в любую, хотя бы дивизионную газету Ленинградского фронта, — ответил Радин.

— Туда нельзя. Во-первых. Ленинградская писательская организация до войны была очень значительна, и теперь писатели в армии и флоте защищающих город. Да и блокада.

— В таком случае куда угодно. Служить Родине можно на любом фронте.

— Правильно! — похвалил его Баев. — Я направляю вас в распоряжение Военного Совета Юго-Западного фронта, а там, если захотите, будете работать в любой армейской газете.

Спустя час гвардии майор Радин уже имел предписание ПУР РККА о немедленном отбытии из Москвы к месту своей новой службы.

— Когда прикажете ехать, сегодня или завтра? — спросил он полковника, втайне желая второго.

— Завтра вечером. Ведь вы москвич, и лишний день в столице не повредит делу победы, — пошутил Баев.

Радин ушел от него полный благодарности за простой, товарищеский, хоть и подчеркнуто официальный прием, К числу хороших людей, которым он в уме вел список, прибавился еще один — полковник Баев, ничем не напомнивший бывшему штрафнику о его тяжелом прошлом.

День прошел в скитаниях по улицам Москвы, в воспоминаниях. Шел ли он по Арбату, по улице Горького или, как он ее звал раньше, Тверской, — всюду было прошлое, его детство, юность.

Заглянул он и в Союз писателей по улице Воровского. Здесь было непривычно тихо. И мало знакомых.

«Как все быстро забывается в этом мире», — с горькой усмешкой подумал он. Словно никогда и не было никакой прежней жизни…

Радин поднялся по каменной лестнице и, еще раз проверив адрес, позвонил у двери. Открыла ему пожилая, полная женщина с утомленным лицом.

— Кого вам?

— Простите, быть может, я ошибся, но мне нужна семья инженера Притульева, — тихо сказал Радин.

Женщина испуганно глянула на него и быстра, взволнованно сказала:

— Я жена инженера Притульева… а кто вы? — и не давая ответить Радину, заговорила: — Вы что-нибудь знаете о нем? Вы пришли с какими-нибудь известиями?

— Нет, — тихо, опуская голову, сказал Радин, — к сожалению, я сам хотел узнать от вас об Александре Лукиче.

— Да кто вы? — после недолгой паузы спросила женщина.

— Я сидел в одной камере с вашим мужем, — проговорил Радин, — около двух месяцев на Лубянке. Потом был в Воркуте, затем в ссылке и полгода назад попал на фронт.

Женщина молчала, выжидательно глядя на него.

— Когда меня, после приговора отправили в Воркуту, я дал слово Александру Лукичу, что если буду жив и когда-нибудь вернусь в Москву, зайду к вам. Правду говоря, я, — Радин помолчал, подбирая помягче слова, — думал, что Александр Лукич уже дома…

— Нет, мы ничего не знаем о нем. Ни-че-го! — с отчаянием сказала Притульева. — Вы первый, кто принес весть о нем. Он жив?

— Не знаю. В тридцать седьмом, в декабре, когда меня увозили в Воркуту, он был жив. Дальше — не знаю, — печально сказал Радин. — Вы простите меня, я понимаю, что своим приходом разбередил ваши раны, но… — он горько усмехнулся, пожимая плечами, — я сам бывший узник; благодаря войне освободился от судимости. Простите меня, но не зайти я не мог. Я дал слово Александру Лукичу.

Он поклонился и, уже поворачиваясь к выходу, сказал:

— Я очень высоко ценил благородство и прекрасную душу вашего мужа и не мог не выполнить своего обещания. Прощайте.

— Обождите, — срывающимся голосом сказала Притульева. — Как ваша фамилия?

— Радин.

— Идемте в квартиру. Скоро придут дочь и невестка. И вы нам расскажете о нашем Александре Лукиче.

Радин рассказал им обо всем, с подробностями, — и об одиночке, и о том, как попал в общую камеру, как стал соседом по нарам, а затем и близким, почти родным ему человеком инженер Притульев, рассказал и о своей любви к Соне, и о Четверикове, и своей встрече с дворничихой тетей Грушей.

— Вы еще найдете вашу жену. Вы оба молоды. Ведь кончится же когда-нибудь эта проклятая война, вы встретитесь и заживете счастливо, — тихо сказала Притульева. — А мы… — голос ее дрогнул, — а мы с Александром, вероятно, никогда уж не встретимся на земле.

Утерев слезы, она повернулась к небольшому портрету, висевшему на стене.

И Радин вспомнил слова инженера, сказанные им в последний вечер:

«Вы молоды, здоровы. Перед вами еще откроется многое в жизни, а я стар, болен, мне уже пятьдесят девять…».

Радин с трудом подавил волнение и сказал:

— Не отчаивайтесь. Сейчас специалисты нужны стране, а такой крупный инженер, как Александр Лукич, особенно. Я уверен, что он работает где-нибудь в тылу, и после войны вернется к вам.

Он знал, что слова его пусты и неубедительны, но он так же знал, что женщины, хотя и оплакивали дорогого им человека, ждали, ждали именно этих слов.

— Спасибо вам. Вы уезжайте спокойно на фронт. Оттуда сообщите нам вашу полевую почту, а мы, все трое, будем искать повсюду вашу Соню, — сказала Притульева.

Найти штаб фронта было нелегко.