Тонкий профиль

Валки, освещенные ярким светом переносных ламп, весело поблескивали отполированной сталью. Зеркально светились ручьи калибров, места контактов с прокатываемой полосой, те самые места, где холодный и крепчайший металл с огромной силой давит на раскаленный и поэтому более податливый металл трубной заготовки.

Гречкин погладил ладонью холодный еще и скользкий валок и спросил у Алика:

— Ну, как вам наш механизированный ручной труд?

Рабочие перевели дыхание, снова взялись за ломы и крючья. Оба валка пришлось поднимать на уровень груди.

— А ну еще!.. Все вместе!.. Разом, дружно — взяли! — зычно на весь пролет командовал бригадир.

Стан не работал. Привычный слоистый шум, напоминающий низвержение потока по каменистому руслу, сейчас затих. Звонко разносились голоса рабочих, и где-то там, высоко под стеклянным потолком цеха, в переплетении стальных балок, рождалось ответное эхо.

Алик разговаривал с Усачевым. Я слышал, как он сказал:

— Теперь, Игорь Михайлович, в ученом мире не считается вовсе доблестью, так сказать, многостатейность, обилие мелких научных публикаций. Само по себе количество работ — уже не украшение ученого. Раньше у нас водились просто чемпионы в этом смысле, а теперь, извините, выглядит как халтура.

— Но есть работы и работы! — возразил Усачев. — А в целом, наверное, это правильно. Уж очень мы торопимся каждое наблюдение поскорее тиснуть на печатном станке.

— Правильно или неправильно, но так. Я здорово устал за год, теперь, знаете, в ученом мире принято отдыхать два раза: летом и зимой. Хотя бы по полмесяца. Иначе не хватает нервного заряда.

— Завидно. А на заводе так не выплясывается, — сказал Усачев. — То конец месяца, то квартала. План, план! Всегда напряжение.

— Угу! Все ясно! — кивнул Алик. — Поэтому переходите-ка к нам в науку, пока не укатали сивку крутые горки.

Усачев не ответил. Он забрался на клеть, сея там верхом на раму, чтобы еще раз осмотреть, как установлены валки. Привычный, проникающий во все угадки завода звук сирены возвестил начало утренней смены. Усачев спрыгнул на пол, отряхнул брюки и сделал рукой энергичный жест, точно стартер на беговой дорожке. Жест этот предназначался Гречкину и был понятен без слов.

Я поднялся на командный мостик операторов. Гречкин уже стоял за пультом. Двумя поворотами ручки он включил конвейер рольгангов. На табло загорелась красная надпись: "Внимание! Стан работает".

Гречкин работал спокойно, он мог наблюдать за станом и за Усачевым и Аликом, которые остались внизу и, кажется, о чем-то спорили. Алик размахивал руками, широко открывал рот, только теперь уже ни Гречкин, ни я не слышали их голосов и словно бы смотрели немой фильм.

Должно быть, только одного боялся сейчас Гречкин — обрывов. Я был уверен, что и Усачев в эту минуту думает о том же.

Прошло минут десять. Я хорошо видел с мостика, как готовые тонкостенные трубы, внешне, конечно, ничем не отличимые от обычных, скатываются с последнего рольганга по наклонной плоскости туда, где, охлаждая их, бьют в воздух сильные струи воды. От потемневшей массы металла все же продолжал излучаться жар, накалявший и балки пролета, и стропила потолка цеха, где дрожало в воздухе и плавало, как марево, серое облако испарений.

Хорошо! — неожиданно вздохнул Гречкин.

— Что? — не понял я.

— Порядок! Катаем нормально. А тонкий профи-лек — вот он! Труба за трубой!

— Выходит, не оправдывается пословица, — сказал я, — что где тонко, там и рвется?

Гречкин как-то смущенно пожал плечами. Боялся, что ли, порадоваться раньше времени, чтобы не сглазить? Мол, скажи с уверенностью "да", и тут же что-нибудь стрясется.

Внизу, около стана не торопясь прогуливались трое: Усачев, Алик и мастер участка. Они прошагали мимо редукционной клети, мимо маятниковой пилы, остановились в двух метрах правее, как раз над световым табло. Усачев что-то говорил, показывая рукой на пилу, Алик смотрел туда же, прикрыв глаза ладонью, ибо от пилы летели искры. В это мгновение и мелькнула в воздухе огненная полоса. Она рванулась из стана где-то рядом с маятниковой пилой, словно брошенная чьей-то сильной рукой.

Стан ударил лентой о стену цеха, согнувшись лента поползла вверх, уперлась в балку, повернула назад к стану, и только тогда упала на пол. Но здесь, извиваясь змеей, образовала нечто вроде огненного круга, внутри которого очутились Усачев, Алик и мастер.

А багровая лента все текла и текла, стан все мотал и мотал трубу, пока один конец ее не полез в потолок, а другой — на переходный мостик и запутался там в поручнях.

При обрывах полосы Гречкин как бы терял ощущение времени. Время растягивалось. Секунды казались минутами, хотя на самом деле счет шел на доли секунды. Гречкин сразу же дернул аварийный кран. Со стоном и скрежетом все клети начали замедлять вращение, но можно ли сразу остановить полосу, летящую по рольгангам с такой скоростью!