Тонкий профиль

Вот Чудновский. — Осадчий попытался вспомнить и представить себе черты лица своего бывшего главного инженера. — Он упрекал меня в волевых решениях, но и сам был не размазня, человеком действия. Другое дело, что воля его, Осадчего, и Чудновского часто противоборствовали! Тогда речь шла о том, делать или не делать трубы большого диаметра. Сейчас этот вопрос решила жизнь. Необходимость же резкого увеличения производительности таких труб диктуют пятилетки. И окажись сейчас Чудновский на заводе, тут уж спорить он не стал бы.

Недавно пришло печальное известие — Алексей Алексеевич умер. Это известие опечалило всех на трубопрокатном, всех, кто работал с ним, кто помнил его в расцвете сил. Ну, а разногласия, споры, борьба за идеи, что хорошо, что плохо — эти споры тоже само время быстро относит к анналам истории отечественного трубостроения…"

Голос Гурского — заместителя начальника проектного отдела завода, однофамильца того мастера, которого когда-то уволил с завода Терехов, внезапно вернул Осадчего к текущим делам совещания. Гурский, видимо, просил слова, но Осадчий не расслышал. Сейчас инженер перечислял количество бетона, который надо взорвать, убрать из цеха и заново залить. Цифра солидная — четыреста кубометров. И земли надо вынуть из-под рольгангов триста кубометров. По логике рассуждений Гурского получалось, что сделать все это за пятьдесят дней очень и очень трудно!

— Трудно, это правильно. Но ведь ты, Аркадий Алексеевич, не утверждаешь, что невозможно? А? — спросил Осадчий.

Гурский замялся. Произнести слова: "возможно" или "невозможно" было ему сейчас, видимо, одинаково трудно.

— Чего это у вас поджилки вдруг затряслись? Мы-то с вами вроде бы обговорили все? — удивился Осадчий.

— А я все-таки выражу свои сомнения, потому что если бы я их не выразил, перед собою поступил нечестно, — сказал Гурский, покраснев, и с видом человека чем-то обиженного сел на свое место.

— Ну что ж, приплюсуем и ваши законные сомнения, — сказал Осадчий, чиркнув что-то в своем блокноте.

Он подумал, что сейчас первым пробным камнем выполнения всего плана реконструкции станут работы в трубоэлектросварочном цехе, на линии "1220", и когда слова попросил начальник этого цеха Калинин, стал слушать его особенно внимательно.

Главная мысль Калинина сводилась к тому, что в его цехе предстоит изготовить около ста тонн нового оборудования и еще, как он выразился по-военному, "задействовать" на реконструкции не менее восьмисот своих рабочих, превратив в монтажников и рубщиков бетона слесарей и сварщиков.

— На два месяца надо изменить профессию людям, Яков Павлович! Это задачка! Были у рабочих одни навыки, должны появиться другие. И программу еще цеху выполнять, силами тех же людей.

— Ты, Сергей Алексеевич, к чему клонишь? — спросил Осадчий. — Что забот будет много или же, что срок тебе не подходит?

— И то, и другое. Хочу обрисовать обстановку.

— Значит, цену себе набиваешь, а это уже признак того, что справишься, — усмехнулся Осадчий.

Затем Телешов, до сих пор молчавший, тот самый Борис Сергеевич Телешов, о назначении которого непосредственным руководителем работ на линии "1220" ужо знали присутствующие на совещании, значит, главный ответчик за все, вынес на обсуждение идею укрупненной сборки оборудования.

— Может быть, товарищи, нам сделать так: мы в седьмом пролете оборудуем специальный стенд, узлы здесь укрупним и на железнодорожной платформе сможем подвозить их к участку прессования. Получим выигрыш во времени.

— Я согласен в принципе, — кивнул Яков Павлович, — подробности уточним потом. Правильное направление выбираете, Телешов!

Разговор на совещании начал принимать деловой, конструктивный характер. Это успокаивало Осадчего. Если люди озабочены поисками конкретных решений, значит, они в сознании своем уже считают задачу выполнимой. Началась внутренняя мобилизация. А это очень важно.

В ту минуту Осадчий с удовлетворением подумал еще в о том, что он, конечно, мог бы ожидать куда больше сомнении и даже прямого сопротивления со стороны участников совещания, когда называл сроки. Верил ли он сам в них? Не колебался ли? Да, колебался. И его мучили тревоги, тяжкие раздумья. Но никто об этом не впал, да и не мог узнать. Есть неписаное правило. Для Осадчего оно было выверено многолетним опытом директора. Можешь раздумывать, сколько тебе угодно, сомневаться, взвешивать "за" и "против", но если ты руководитель и вышел с предложением к людям, будь тверд и решителен до конца. Иначе, кто тебе поверит?

Сам Осадчий, подписывая какой-либо приказ, принимая решение, почти никогда, за редкими исключениями, не отменял их. И старался не отменять решений главного инженера, хотя имел на это право. Почему? Тут была забота не о престиже, поддержании авторитета. Осадчий в этом не нуждался. А вот стиль работы надо поддерживать — стиль выверенных и решительных действий, в реальность и мудрость которых должны верить те, кому предстоит их осуществлять.