Тонкий вкус

Наблюдаемая картина не несла в себе следов логики, она казалось дикой, невозможной, возмутительной и мерзкой! Она не должна была существовать, однако на моих глазах два строгих костюма питались звуками и голосами, бессовестно жрали их за маленькой дверью уютной забегаловки! Справляли свой пир в шумопоглощающей комнате с повязками на глазах, чтобы ничего не отвлекало от истинного удовольствия поглощения!

И всё это на фоне затихающей гитары!

Мне пришлось прислониться к стойке с бутылками, чтобы не рухнуть головой вперёд, самые противоречивые предположения выстраивались рядами в моём сознании и постепенно подтверждались тем, что я наблюдал. Раньше, всего несколько минут назад, я пытался искать смысл, но чего же неприглядным он смотрелся сейчас, когда я только-только стал его нащупывать.

Инструмент ещё пару мгновений назад звучавший величественно теперь практически шептал, хотя парень ни на йоту не убавил силу ударов по струнам, просто гитара отдавала свой голос, как и девочка, неуверенно мявшая кулачки перед тем, как начать петь. Как будто бы я наблюдал за концертом по телевизору, и кто-то постепенно решил убавлять громкость. Не представляю, как подобное могло происходить, я не видел никаких причин, способных так безостаточно и полно поглощать звук… Кроме…

Кроме двух человек в строгих костюмах с сильно вытянутыми нижними губами и блаженными выражениями на лицах. Человек? Мне захотелось резко подскочить к ним и рвануть дорогие воротники, чтобы посмотреть, что же скрывается за этими пиджаками с рубашками, захотелось ещё раз глянуть на их языки, облизывающие столь невероятную пищу, захотелось громко затопать ногами и разбить об пол несколько бутылок, чтобы помешать им выпить этого парня до конца, но ничего из этого я не сделал.

Я продолжал стоять возле открытого шкафа, и чувствовал, как меня всё плотнее охватывает страх. Не боязнь лишится работы или премиальных, а самый настоящий, глубинный, животный страх. В один момент внушительная сумму, которую я должен был получить за помощь в проведении "одного мероприятия", полностью потеряла смысл, я привык получать деньги за разнос еды и протирание столов, а не за обслуживание тех, что забирают у людей данное им с рождения.

Как просто всё оказалось! Странные бахилы на ногах постепенно начинали вписываться в общую картину, беруши должны были отсекать тех, для кого не предназначалась музыка, повязки на глазах предлагались только избранным. Только тем, кто приходил в это заведение в строго определённые часы, заходил в закрытую комнату и упивался живым звучанием.

Обессилевшая гитара с мёртвыми струнами стала безмолвной, парня на сцене стали сменять другие, и все уходили со сцены, навсегда лишившись сокровенной частички самого себя. Одна женщина в годах и с проседью в волосах пела о несчастной любви, её голос так томительно дрожал, пока окончательно не замолк. Другая так и не сумела довести песню до конца, я видел слёзы на её глазах, я видел мольбу, застывшую в них, но всё было решено уже очень давно. Даниэлле, твёрдо держа её за локоть, увёл со цены несчастную, чтобы она могла уступить место для других, готовых стать блюдами на празднике каннибальской щедрости.

А пока голосящие сменялись немыми и навек замолчавшими, я наливал в стаканы алкоголь и разносил его строгим костюмам. Если в начале они и старались держать себя в руках, то сейчас уже были не в состоянии совладать с собственными эмоциями, и дело было не только в виски или коньяке. С их сытых, но не пресыщенных, жадных и страждущих продолжения, рыл стекали слюни, эспаньолка низкого полностью промокла, а он даже не обращал внимания на капающие на пиджак и стекающие за воротник слюни. Больше всего они напоминали близких к передозировке наркоманов, но я продолжал исправно носить им выпивку, пусть даже высокий был уже не в состоянии попасть ей в рот.

А люди на сцене продолжали меняться, я уже не вёл им счёта, все они были обречёнными, и во всём мире я один знал о том, через что им придётся пройти, но абсолютно ничего не мог сделать. Во-первых, потому что мне было страшно, от того, что эти пухлые губы с чересчур подвижными языками могли посмотреть в мою сторону и осушить меня всего за пару вдохов, пусть бы я оказался и в половину не таким вкусным как те, кто дефилировал по сцене, в последний раз наслаждаясь привычным звучанием, рождающимся у него в лёгких; во-вторых, потому что я сам подписался на эту мерзкую работу и не мог просто развернуться и уйти.

За это я ненавидел самого себя, я испытывал стыд и ужас, но раз за разом продолжал наполнять стаканы жидкостями и вставлять их в непослушные пальцы гостей. Иуда продал всего лишь одного Христа, а передо мною за тот вечер успело пройти куда больше народу, обеспечивающего мне дополнительный гонорар к наступающим праздникам.