Тонтон-Макут (Обыкновенные инциденты)

Я плохо себе представлял размеры беды, в которой оказался. Меня никогда не обыскивали на таможне. Только один раз в Лондоне, в Хитроу, перерыли сумку. Быстро и деловито. Может быть, думая, что я агент Ирландской Революционной Армии. Я подумал, что вдруг еще отберут на хуй green-card* за то, что я пытался нелегально провести в Штаты все эти рубашки и свитера. Блядь, никогда больше не возьму ни у кого чемоданчик! Друг, не друг - в пизду такие развлечения! Я нервно заходил за спинами трудящихся в поте лица таможенников. Черный обернулся, злой.

- Стой! - приказал он. - Подними руки!

Хорошо воспитанный с детства, я знал, что когда ты у них в лапах, следует заткнуться и подчиниться. Высказывать свои неудовольствия, взывать к справедливости, дергаться, кричать на них, биться в истерике - значит еще сильнее усложнить свое положение. Кодекс поведения задержанного годится к применению на всех территориях, во всех странах и по отношению ко всем организациям, уполномоченным охранять порядок. Будь то французская, советская или американская полиция, или ФВI, СIА, КГБ, ДСТ, таможня, тонтон-макуты, пожарники этцетера. Я поднял руки. Присев и начав с лодыжек, черный обшарил мое тело, не забыв спины, паха и подмышек.

- Хэй, Мэтью, take it easy! - белый Ральф с неудовольствием оторвался от работы.

- Когда он вот так вот ходит за моей спиной, я имею право знать, что у него в карманах, у писателя!

Ральф покачал головой и заглянул в мою клеенчатую сумку с туалетными принадлежностями. Мельком. Может быть, Ральфу уже было ясно, что я за человек.

- Вынь все из карманов и положи на стол! - приказал Мэтью.

Мы друг другу все больше не нравились. Я благоразумно молчал и не называл его вслух "ебаной обезьяной" или "черным фашистом", но, разумеется, я именовал его так в моих мыслях. Кто бы удержался в подобных обстоятельствах от подобной терминологии!.. Я выложил на стол мою адресную книжку, мои мелкие деньги, мои документы.

Уверенный теперь в том, что у меня нет ножа, которым я могу ударить его в спину, Мэтью возвратился к чемодану. "Что за мудаки!" - наградил я ругательством Димитрия или его друзей, ибо не знал, кто именно упаковывал чемодан. Неужели они не могли догадаться вынуть ебаные рубашки, свитера и женские платья из пакетов? В таком случае, я мог бы настаивать на том, что это мои вещи. Или утверждать, что я везу все это добро в подарок. Можно, наверное, везти в подарок шесть мужских рубашек. А если у меня шесть братьев? Блядь, в любом случае, почему я должен испытывать все эти унижения ради людей, которых я даже не знаю?! Эти уроды должны были дожидаться меня за дверью, к которой я подкатывал тележку, когда меня перехватили доблестные Ральф и Мэтью. О, я ведь страдаю за дружбу. Глупо, Эдвард... И Тьерри! Боже мой, меня же ждет Тьерри, прилетевший в одном самолете со мной! Он остался дожидаться, когда на лопастях конвейера появится его чемодан. Мы сговорились воссоединиться за дверьми таможенного зала. Shit!

Сукин сын старый негр Мэтью выпотрошил чемодан до последней тряпки и теперь обстукивал его кончиками пальцев, прислушиваясь. Он выполнял свою сучью работу с небывалой страстью... Я всегда относился к черным без слюнявого либерализма, но реалистически. То есть у меня, проведшего несколько лет на тротуарах Нью-Йорка, не было иллюзий по поводу черных. Я десятки раз имел стычки с черными блатными, но вот такой верноподданный сукин сын попался мне впервые. Черный конформист, слуга режима. Тонтон-макут проклятый! "Что ты, сука, выслуживаешься, что ты меня унижаешь зазря, хотелось мне ему сказать. - Какого хуя! Я в вашей здешней игре не участвую. Мои предки не владели черными рабами, а спокойно обрабатывали сами свое поле в Нижегородской губернии и, заломив осетинскую шапку, скакали на лошадях в низовьях Дона. В начале прошлого века метис Пушкин был камер-юнкером его Императорского Величества и первым поэтом России. Попади он к вам сюда, жлобье, он не поднялся бы выше чистильщика сапог на Бродвее..."

С сожалением покинув чемодан, оставив хаос вещей, к которому он, по-видимому, еще собирался вернуться, мучитель Мэтью приказал мне открыть спортивную сумку. Я распорол брюхо сумки молнией.

- Ха, книги! - удивился он. - Что за книги?

- Мои книги.

- Ты их написал?

Подошел Ральф и с удивленным недоверием взглянул на меня. Белая кожа в розовых пятнах, полуоблезший череп, водянистые северные глаза потомка ирландских крестьян. Я молча взял верхнюю книгу "Русский поэт предпочитает больших негров" и, перевернув, показал ему на тыльной стороне свою фотографию.

- Какой это язык? - спросил Ральф.

- Французский.