Тонущие

Случилось так, что никто из Харкортов фактом моего существования на протяжении нескольких дней, последовавших за встречей с Сарой, не интересовался, а сам я в это время играл на скрипке и думал об Элле. К своей огромной радости, я обнаружил, что могу преобразовывать горько-сладкую тоску, вызванную безнадежной любовью, в энергию, какой требует серьезная работа, и даже моих родителей поразила степень моего усердия. В тот жаркий август я буквально ни на шаг не отходил от душной комнатки под потолком, где жила моя скрипка. Упражняясь, я играл для воображаемой аудитории, состоявшей из одной-единственной слушательницы, надеясь, что безупречное мастерство того или иного пассажа произведет на нее впечатление или что та или иная соната заставит ее улыбнуться. В ту пору я много играл Брамса: в трагической музыке мне виделся подходящий аккомпанемент тайным мечтам о спасении и отваге.

Эллу, которая, сама того не ведая, занимала все мои мысли, мне по-прежнему встретить не удавалось. Когда я звонил, ее вечно не оказывалось дома, и никакого знака о том, что получила мое послание, она не подавала. Неприступные двери построенного в георгианском стиле дома на Честер-сквер ни разу не подарили мне ее стройную фигуру, хотя я довольно часто проходил мимо. Но и то, как Элла без труда вошла в мою душу, и странная, непредумышленная встреча с ее кузиной, и случайные фотографии ее и Чарли Стэнхоупа, появлявшиеся в журналах, которые я листал, пока меня стригли, — все это лишь раздувало мой интерес к ней. Я продолжал играть, мечтать и хандрить.

Однако даже интерес впечатлительного мальчика со временем начинает оскудевать. Без поощрений со стороны невольного объекта моей любви, хотя бы записки или взгляда — и то и другое навсегда покорило бы мое сердце, — моя пылкость не могла сохраняться до бесконечности. Полагаю, в конце концов она бы пошла на спад и постепенно угасла, стала бы частью истории моей жизни, воспоминанием о бурной юности, не распорядись судьба (если, конечно, эта сила действительно существует) иначе.

В выборе инструмента, при помощи которого она свела нас с Эллой, вновь проявился ее изысканный вкус. Этим инструментом стала Камилла Бодмен: она позвонила мне как раз тогда, когда я уже решил, что ничего не поделаешь и если Элла желает тратить себя на Чарли Стэнхоупа, значит так тому и быть.

— Дорого-о-ой, — проворковал голос, которого я не слышал с того самого дня, когда она дала мне телефонный номер Эллы, а это случилось несколькими неделями ранее.

— Камилла… Как поживаешь?

— А ты как поживаешь? Это гораздо более существенно.

— У меня все хорошо, спасибо.

— Тогда почему же ты прячешься? Положительно пренебрегаешь всеми своими друзьями.

Я достаточно хорошо знал Камиллу, чтобы, услышав этот тон шутливого обвинения, заподозрить, будто под ним скрывается нечто большее. И осторожно ответил: я вовсе никуда не прячусь, просто много занимаюсь, готовясь к Гилдхоллу.

— Ах да, я все время забываю, что ты собираешься стать знаменитым музыкантом. Не забудешь меня, когда прославишься, правда ведь, дорогой? Даже когда все эти шикарные женщины будут бросаться тебе на шею.

Мне показалось, самое время сделать ей комплимент. И после некоторых колебаний отважился на него:

— Вряд ли они могут быть шикарнее тебя, Камилла… дорогая.

— О Джейми, ты такой милый. Такой душка. Ты всегда такой.

Количество выделительных акцентов в речи Камиллы предвещало скорую кульминацию.

— Собственно, именно поэтому я тебе и звоню. Эд Сондерс покинул меня в ужасной беде, он всегда так поступает.

Я сделал вывод, что Эд Сондерс — нынешняя пассия Камиллы, и притворился, будто это имя мне знакомо.

— Ах, Эд, — проговорил я.

— Да, эта жаба. — Вздорная Камилла на сей раз вела себя еще более пугающе, чем обычно. — А прием по случаю помолвки Эллы Харкорт начинается через час, ты можешь в это поверить?

— Чьей помолвки?.. Эллы Харкорт? — У меня остановилось дыхание и в душе возродилась бессмысленная надежда.

— Да, ее родители устраивают ленч в честь ее и Чарли. Там будут все. Памела, мачеха Эллы, — изумительная хозяйка. А Эдди, вообрази, позвонил мне и сказал, что у него, видите ли, ларингит и он не сможет пойти туда. Ларингит! Нет, ты представляешь? — воскликнула Камилла так, словно речь шла о редком тропическом заболевании. — В августе! И вот… — ее голос теперь звучал иначе, — я подумала: а вдруг ты свободен? Мне невыносима мысль о том, что придется идти туда в одиночестве… А еще… — тут она, видимо, сообразила, сколь эгоистичными должны показаться мне ее слова, — я тебя сто лет не видела, кроме того, я помню, что вы с Эллой отлично поладили у меня на вечере.

Я спросил себя: интересно, скольким людям она позвонила прежде, чем добраться до меня? А вслух ответил:

— Даже не знаю, Камилла. Конечно, мне очень хочется с тобой повидаться, но твое приглашение застало меня врасплох.

Камилла уважала занятых людей.